V.

Из-за угла выбежало с полдюжины детей: мальчишки в майках, смуглые руки, две маленькие девочки в длинных сорочках тащились за ними, но нашей среди них не было. Они промелькнули, нас не видя, помчались вниз по склону к Гавани. Откуда-то возникла тучка, плотный на вид клуб завис, не шелохнувшись, между незримыми троллейбусными проводами солнца. То двигалось встречным курсом. Мы с Эленой наконец встали и побрели по улице. Вскоре из переулка брызнул еще один залп детворы, ярдах в двадцати перед нами: перерезав нам путь, наискось пересекли улицу и гуськом скрылись в подвале какого-то бывшего дома. Солнечный свет падал на нас изломанными стенами, оконными рамами, стропилами: скелетно. Улицу нашу усеивали тысячи ямок, будто Гавань на неразбитом полуденном солнце. Мы спотыкались, небодро, то и дело цепляясь друг за дружку для равновесия.

Перед полуднем море, после – город. Бедный город вдребезги. Накрененный к Марсамускетто; ни одна каменная скорлупа – без крыш, без стен, без окон – не сможет спрятать от солнца, что швыряет все их тени вверх по склону и в море. Дети, похоже, шли по нашим следам. Мы слышали их за разломанной стеной: или же лишь шепот босых ног и ветерок перемещенья. Еще они окликали, время от времени, где-то на соседней улице. Имена неразборчивы из-за ветра с Гавани. Солнце шажками сползало ближе к тучке, преграждавшей ему путь.

Фаусто, звали они? Элена? И наше дитя – из них ли или где-то бегает по чьим-то следам само по себе? Мы-то по своим прошли по всей городской сетке, бесцельно, в фуге: фуге любви, или памяти, или какого-то абстрактного сантимента, что неизменно является после факта и на исходе того дня не имел ничего общего с качеством света или давлением пяти пальцев мне на плечо, отчего пробудились мои пять чувств и даже больше…

«Грустно» – дурацкое слово. Свет не грустит: или ему не следует. Боясь даже оглянуться на свои тени – вдруг движутся иначе, соскользнут в канаву или какую-нибудь трещину земли, – мы прочесывали Валлетту почти до вечера, как будто искали чего-то конечного.

Пока наконец – совсем под вечер – не пришли в крохотный сквер в сердцевине города. В одном его конце на ветру поскрипывала оркестровая ракушка, крыша чудом держалась на нескольких не упавших столбах. Конструкция проседала, а птицы побросали свои гнезда по всему ее краю: все, кроме одной, что высовывала голову, Бог знает на что глядя, не пугаясь нашего прихода. Как чучело.

Там-то мы и проснулись, там дети взяли нас в кольцо. Весь день в зайца и собак играли? Исчезла ли вся остаточная музыка вместе с проворными птицами – или там вальс, который нам приснился только что? Мы стояли в опилках и щепках бессчастного дерева. Напротив павильона нас поджидали кусты азалии, но ветер дул не туда: из будущего, весь запах сдувал обратно в прошлое. Сверху высокие пальмы клонились над нами, фальшиво-заботливые, кидая тени-клинки.

Холодно. И тогда солнце встретило свою тучку, и другие тучи, которых мы вообще не замечали, принялись, как показалось, сдвигаться радиально к солнечной тучке. Словно ветры дули сегодня с тридцати двух румбов розы все сразу, чтобы встретиться в центре огромным смерчем и взметнуть огненный шарик, как подношенье, – поджечь опоры Небес. Тени-клинки исчезли, все свет и тень миновали в огромную кислотную зелень. Огневой шарик полз все дальше вниз. Листва всех деревьев в сквере затерлась о себя, словно лапки саранчи. Музыки довольно.

Она задрожала, прижалась ко мне на мгновенье, затем резко уселась на замусоренную траву. Я сел с нею рядом. Должно быть, чудно́й парой мы смотрелись: плечи ссутулены от ветра, лицом к ракушке безмолвно, сложно ждем, когда начнется представленье. Среди деревьев, на краях глаз мы видели детей. Белые вспышки, которые могли быть лицами, а не то лишь другими сторонами листвы, предвещавшими бурю. Небо затягивало: зеленый свет густел, топя остров Мальту и остров Фаусто и Элены безнадежно все глубже в сновидческом ознобе.

О Господи, снова придется пройти сквозь ту же глупость: внезапное падение в барометре, которого мы не ждали; дурную веру снов, что высылает неожиданные ударные отряды через границу, а она должна быть стабильна; ужас незнакомой лестничной ступеньки в темноте там, где мы думали, что ровная улица. В этот день мы и впрямь прошли по ностальгическим следам. Куда они нас привели?

В сквер, которого мы больше не найдем.

Казалось, мы только Валлеттой и засы́пали полости себя. Камень и металл не питают. Мы сидели с голодными глазами, слушали нервную листву. Чем там можно кормиться? Лишь друг дружкой.

«Я замерзла». По-мальтийски: и ближе она не придвинулась. Об английском сегодня вопрос больше не стоял. Мне хотелось спросить: Элена, чего мы ждем – чтобы погода поменялась, чтобы с нами заговорили деревья или мертвые здания? Я спросил: «Что не так?» Она покачала головой. Пустила взгляд бродить между землей и скрипучей ракушкой.