V.

А у Свина и друга его Хиросимы, техника по электронному оборудованию, с берегом шли дела по радиолампам. ТЭО на таких эсминцах, как «Эшафот», сами ведут инвентарные ведомости электронных запчастей. Хиросима, стало быть, располагал возможностью жульничать и как только обзавелся скромной точкой сбыта в центре Норфолка, так сразу же и приступил. Время от времени умыкал несколько ламп, а Свин упрятывал их в вещмешок, с которым ходил в самоволки, и переправлял на берег.

Однажды ночью Кнуп стоял свою офицерскую вахту. Вахтенный палубный офицер же что обычно делает – стоит на шканцах и отдает честь всем, кто заходит на борт и сходит с корабля. А кроме того – еще и следит, чтоб у всех сходящих на берег галстук был ровно повязан, ширинка застегнута и форма своя, а не чужая; ну и чтоб никто с борта ничего не тырил да и не проносил на корабль ничего запрещенного к проносу. А глаз у старины Кнупа в последнее время навострился так, что прямо сокол. Полни Бреду, пьяному сигнальщику, у которого на ногах волосня дорожками сошла от того, что он к ним все время липучкой пинты разнообразного бухла клеил под штанины клешей, дабы тешить экипаж кой-чем повкуснее «торпедного сока», почти удалось миновать шканцы, и когда до канцелярии осталось всего два шага, Кнуп, как сиамский боксер, проворно пнул его в икру. И Полни застыл на месте, а «Резерв Шенли» пополам с кровью тек ему на лучшие увольнительные ботинки. Кнуп, разумеется, возликовал от одержанной победы. В другой раз он поймал Профана, который хотел пронести свыше 5 фунтов говяжьего фарша, подрезанные с камбуза. В трибунал дело не передали только потому, что добычей Профан поделился с Кнупом, у которого как раз были какие-то семейные неурядицы, и ему отчего-то пришло в голову, что 2½ фунта фарша вполне послужат искупительной жертвой.

И вот, всего через несколько ночей после этого, Свин объяснимо нервничал, стараясь одновременно отдать честь, засветить удостоверение и пропуск в увольнение и не сводить один глаз с Кнупа, а другой – с отягощенного радиолампами вещмешка.

– Прошу разрешения сойти на берег, сэр, эй, – сказал Свин.

– Разрешаю. Что в вещмешке.

– В вещмешке.

– Вот в этом, да.

– Что в нем. – Свин задумался.

– Сменные трусы, – предположил Кнуп, – набор для душа, журнал для чтения, грязное белье, чтоб мамочка постирала…

– Хорошо, что напомнили, мистер Кнуп…

– А также радиолампы.

– Чё.

– Откройте мешок.

– Мне бы, наверное, хотелось, – сказал Свин, – может, метнуться в канцелярию, минутку там почитать Устав ВМС, сэр, убедиться, не является ли случаем то, что вы предлагаете мне сделать, как бы это выразиться, незаконным…

Жутко ухмыляясь, Кнуп вдруг подпрыгнул и приземлился прямиком на вещмешок, который хрустнул и затренькал так, что стало тошно.

– Ага, – сказал Кнуп.

Свин предстал перед сбором личного состава корабля неделей позже и лишился увольнений. Хиросиму пронесло. Обычно кража такого рода вознаграждается трибуналом, гауптвахтой, увольнением с лишением прав и привилегий, и все это призвано укреплять боевой дух. Судя по всему, однако, мастер «Эшафота», некто См. Озрик Шмур, командир корабля, собрал вокруг себя эдакую клику срочнослужащих, и всех в ней можно было назвать нарушителями-рецидивистами. В компанию эту входили Пупс Фаланга, кандидат в старшины-машинисты, кто периодически повязывал косынку и давал всему личному составу дивизиона вспомогательных механизмов выстроиться в отсеке и пощипать его за щеку; палубный матрос Лазарь, писавший мерзостные изречения на памятнике Конфедерации в центре города и обычно доставляемый из увольнения на борт в смирительной рубашке; друг его Теледу, который однажды, желая избежать наряда на работу, пошел и спрятался в холодильной камере, а потом решил, что ему там нравится, и он прожил в ней две недели, питаясь сырыми яйцами и мороженными гамбургерами, пока главный старшина корабельной полиции и поисковая партия его оттуда не выволокли силком; и старшина-рулевой Шафер, у кого вторым домом был судовой лазарет, ибо ему неизменно досаждала такая порода лобковых вшей, коя, к несчастью, лишь благоденствует на суперсредстве главного санинструктора от мандавошек.

Капитан, наблюдая этот контингент своего экипажа на каждом сборе личного состава, постепенно стал относиться к ним нежно и называть Своими Мальчиками. Дергал за нужные веревочки и пускал в ход всевозможные дисциплинарные процедуры, лишь бы они оставались на Флоте и на борту «Эшафота». Свин, будучи членом-учредителем этой Капитанской (так сказать) Личной Рати, отделался лишением увольнения на месяц. Время вскоре начало тяготить. Поэтому, разумеется, Свина тяготением влекло к осаждаемому мандавошками Шаферу.

Тот выступал посредником в почти фатальной связи Свина со стюардессами авиалинии Шашлей и Машлей, которые еще с дюжиной им подобных проживали все вместе в обширной фатере у пляжа Вирджиния. Назавтра же после окончания Свинова домашнего ареста Шафер вечером вывел его туда, предварительно завернув в винную лавку штата за бухлом.