V.

Он здесь оказался случайно. Пока сколько-то недель назад, скитаясь по закраинам того поля-на-двоих, какое сконструировали себе Рахиль и Профан, Шаблон бродил по городу, дергая за «ниточки», – занимался билетами, паспортами, визами, прививками Паоле и себе, Профан ощущал, будто наконец добрался в Нуэва-Йорке до мертвой точки; нашел свою Девушку, призвание свое – вахтер супротив ночи, партнер комика САВАНа, дом родной – в квартире с тремя девчонками, при этом одна уехала на Кубу, другая вот-вот отправится на Мальту, а одна, его – останется.

Он совсем забыл о неодушевленном мире и каком бы то ни было законе воздаянья. Забыл, что поле-на-двоих, спаренный чехол мира, появилось на свет всего через несколько минут после того, как он пинал колеса, а это для шлемиля чистая подковырка.

У Них много времени на это не ушло. Всего пара-другая вечеров – и Профан отправился на боковую в четыре, рассуждая хорошенько всхрапнуть восемь часов перед тем, как встать и пойти на работу. Когда же глаза его все-таки разлепились, по качеству света в комнате и состоянию мочевого пузыря он понял, что проспал. Рядом весело ныли электрические часы Рахили, стрелки показывали 1:30. Рахили где-то не было. Профан включил свет, увидел, что будильник стоит на полуночи, кнопка с тылу ВКЛ. Не сработал. «Сволочь ты мелкая»; он схватил часы и метнул их через всю комнату. Ударившись в дверь ванной, будильник завелся – громким и наглым «БЗЗЗ».

Ну и чего, он сунул ноги не в те ботинки, бреясь – порезался, жетон не желал влезать в турникет подземки, поезд сорвался с места секунд за десять до того, как он в него успел. Когда он прибыл в центр, стрелки показывали чуть к югу от трех, и в «Антроизысканиях и партнерах» дым стоял коромыслом. У дверей его встретил Бергомаск, в ярости.

– Угадай-ка, – завопило начальство. Судя по всему, шли штатные всенощные испытания. Около 1:15 одна куча электронных приблуд из тех, что побольше, вдруг взбесилась; половина схем перегорела, сработала сигнализация, включились противопожарный разбрызгиватель и половина баллонов с СО², и все это дежурный техник мирно проспал. – Техникам, – фыркнул Бергомаск, – не платят за то, чтобы просыпались. Для этого у нас есть ночные сторожа. – САВАН сидел под стенкой, тихонько ухая.

Как только все это дошло до Профана, он пожал плечами.

– Глупо, но я это все время говорю. Скверная привычка. Вот. В общем. Извините. – Не получив ответа, повернулся и побрел, шаркая, прочь. Выходное пособие ему пришлют, прикидывал он, почтой. Если только не вознамерятся заставить его компенсировать стоимость поврежденного оборудования. САВАН окликнул его сзади:

Bon voyage.

– А это ты к чему.

Поглядим.

– Прощай, старина.

Не парься. Не парься, но приглядывай. Это пароль, Профан, для твоей стороны утра. Ну вот, я и так тебе много чего сказал.

– Спорим, под этой циничной шкурой из бутирата прячется жлоб. Сентиментальный.

Нету под ней ничего. Кого мы разыгрываем?

Последние слова, коими они перекинулись с САВАНом. Вернувшись на 112-ю улицу, Профан разбудил Рахиль.

– Опять дороги мостить, парнишка. – Она пыталась бодриться. Это за нею он готов был признать, но злился на себя за то, что обрюзг и забыл свое первородное право шлемиля. Раз, кроме нее, выместить ему больше и не на ком.

– Тебе-то ничего, – сказал он. – Ты всегда была платежеспособна.

– До того платежеспособна, чтоб мы продержались, пока я и «Пространство/Время» не подберем тебе чего-нибудь годного. Очень годного.

Фина старалась некогда подпихнуть его по той же дорожке. Она ли была той ночью в Айдлуайлде? Или всего-навсего еще один САВАН, еще одна мучимая совесть сношала его в ритме бейона?

– Может, я не хочу на другую работу. Может, мне лучше бродягой. Не забыла? Я же бродяг люблю.

Она подвинулась, чтобы его не слишком стеснять, неизбежно теперь передумывая.

– Не хочу я ни о какой любви говорить, – сообщила она стене. – Это всегда опасно. Нужно немного друг дружку надувать, Профан. Не лечь ли нам спать.

Нет: оставить этого он так не мог.

– Хочу тебя предупредить, и только. Что я ничего не люблю, даже тебя. Когда б это ни сказал – а я буду, – это ложь. Даже то, что я говорю сейчас, – это я наполовину на жалость давлю.

Она сделала вид, будто храпит.

– Ладно, ты знаешь: я – шлемиль. Ты говоришь и нашим, и вашим. Рахиль Ф., ты разве такая дура? Шлемиль может только брать. У голубей в скверике, у девушки, снятой на улице, плохое и хорошее, такой шлемиль, как я, берет и ничего не отдает.

– Неужто потом на это времени не будет, – кротко спросила она. – Никак нельзя погодить со слезами, с кризисом влюбленных. Не сейчас, милый Профан. Поспать бы.

– Нет, – склонился он над нею, – детка, я тебе не показываю ничего от себя, ничего сокрытого. Могу сказать, что сказал, и все равно не рисковать, потому что это не тайна, кто угодно увидит. И дело не во мне, все шлемили такие.

Она повернулась к нему, раздвинув ноги:

– Тшш…