V.

– Руйни спит у тебя на кровати. Кому-то надо за ним присмотреть.

– Профан, Профан, – рассмеялась она, когда «бьюик» зарычал от ее касанья, – милый; нам о стольких теперь нужно заботиться.

IV

Обаяш проснулся, когда ему приснилась дефенестрация, и не понял, почему это не пришло ему в голову раньше. От окна спальни Рахили – семь этажей вниз, во двор, используемый лишь для всяких мерзостей: испражнений пьяницы, свала старых пивных банок и шваберной пыли, удовольствий ночных котов. Как его труп все это украсит!

Он подошел к окну, открыл, оседлал, прислушался. Где-то вдоль Бродуэя таскались на хвосте за девушками, под хи-хи. Безработный музыкант разыгрывался на тромбоне. Издали рок-н-ролл:

Маленькая богиня, Не говори мне нет, Сегодня ночью в парк Уведет наш след, Дай же мне стать Твоим Ромео опять…

Преданный головам с «утиными хвостами» и лопающимися по шву прямыми юбками Улицы. От такого у легавых язва, а у Совета Молодежи – продуктивная занятость.

Чего б не сверзиться туда? Жар нарастает. На зазубренном полу узкого переулка не будет никакого августа.

– Послушайте, друзья, – сказал Обаяш, – для всей нашей шайки есть слово, и слово это – «больная». Некоторые из нас не в силах ширинку застегнуть, другие хранят верность кому-то одному, пока не вступит менопауза или Большая Климактерия. Но будь вы похотливы или моногамны, на одной стороне ночи или на другой, на Улице или не на ней, ни в кого из вас нельзя ткнуть пальцем и сказать, что с ним все хорошо… Фёргэс Миксолидян, ирландо-американский еврей, берет деньги у Фонда, названного в честь того, кто тратил миллионы в попытках доказать, что миром правят тринадцать раввинов. Фёргэс не видит в этом ничего зазорного… Эсфирь Харвиц платит, чтобы поменять то тело, с которым родилась, а потом по уши влюбляется в того, кто ее изувечил. Эсфирь тоже в этом ничего плохого не видит… Рауль-телесценарист способен изготовить такую хитроумную драму, что она проскользнет сквозь блокпосты любого спонсора и все равно расскажет глазеющим поклонникам, что́ с ними не так и что́ это они такое смотрят. Но удовольствуется он вестернами и детективными сюжетами… Художник Сляб, чьи глаза открыты, обладает техническим навыком и, если угодно, «душой». Но предан исключительно ватрушкам с творогом… У народного певца Мелвина нет таланта. Ирония в том, что общество он комментирует больше всей остальной Шайки, вместе взятой. Он ничего не добивается… Мафия Обаяш достаточно умна, чтобы создать мир, но слишком глупа и не живет в нем. Сообразив, что реальный мир никогда не согласовывается с ее причудами, она тратит всевозможную энергию – половую, эмоциональную, – стараясь его подчинить, никогда в этом не преуспевая… И так дальше. Все, кто продолжает жить в субкультуре, столь демонстративно больной, не имеет права называться здоровым. Единственное здоровое действие тут – то, что собираюсь сейчас сделать я, а именно – выпрыгнуть вот в это окно.

Говоря так, Обаяш поправил галстук и приготовился дефенестрироваться.

– Ну и ну, – сказал Свин Будин, слушавший его из кухни. – Тебе разве не известно, что жизнь – самое драгоценное, что у тебя есть?

– Это я уже слышал, – ответил Обаяш и прыгнул. Он забыл о пожарной лестнице тремя футами ниже окна. Когда он поднялся и перекинул ногу, Свин уже выскочил в окно. Он схватил Обаяша за ремень как раз в тот миг, когда Руйни кинулся за борт вторично.

– Ну-ка, – сказал Свин. Пьянчуга, мочившийся во дворе внизу, глянул вверх и заорал, чтоб все выходили посмотреть самоубийство. Зажглись огни, открылись окна, и вскоре у Свина и Обаяша появилась публика. Обаяш висел складным ножом, безмятежно глядя вниз на пьяницу и непристойно его обзывая.

– Как насчет меня отпустить, – сказал он немного погодя. – У тебя руки не устали?

Свин признал, что устали.

– Я тебе когда-нибудь рассказывал, – произнес он, – историю про ухососа, сохоеда и хезоуса.

Обаяш захохотал, а Свин могучим рывком вернул его через низкие перила пожарной лестницы.

– Нечестно, – сказал Обаяш, вышибив дух из Свина. Он вырвался и побежал вниз по лестнице. Свин, пыхтя, как эспрессо-машина с неисправными клапанами, пустился в погоню секунду спустя. Обаяша он поймал двумя этажами ниже – тот стоял на перилах, зажимая себе нос. Теперь Свин перекинул его через плечо и мрачно повлекся вверх по лестнице. Обаяш соскользнул и сбежал на еще один этаж ниже.

– А, хорошо, – сказал он. – Еще четыре этажа. Высоты хватит.

Поклонник рок-н-ролла по другую сторону двора прибавил громкости своему радио. Элвис Пресли, поющий «Не будь жестокой», предоставил им музыкальный фон. Свин слышал, как к фасаду стягиваются полицейские сирены.

Так они и гонялись друг за другом вверх, вниз и по всем пожарным лестницам. Через некоторое время закружились головы, их разобрало хи-хи. Публика их подбадривала. Так мало чего-то происходит в Нью-Йорке. В переулок под ним ворвалась полиция с сетями, прожекторами, лестницами.