V.

Мелвин разглагольствовал с гитарой, импровизируя народную песню о том, какой гуманист этот парняга, его сожитель Сляб; приписывал ему, что он (а) нео-«шатун» и перевоплощение Джо Хилла, (б) главный на свете пацифист, (в) повстанец со стержневым корнем в Американской Традиции, (д) находится в воинственном противостоянии фашизму, частному капиталу, республиканской администрации и Уэстбруку Пеглеру.

Пока Мелвин пел, Рауль излагал Рахили нечто вроде заметок на полях касаемо источников нынешнего Мелвинова низкопоклонства. Судя по всему, чуть раньше Сляб дождался, пока в комнату не набьется достаточно народу, после чего взгромоздился на мраморный стульчак и призвал всех к тишине.

– Эсфирь тут у нас беременна, – объявил он, – и ей нужно 300 дубов съездить на Кубу сделать себе аборт. – Одобрительные возгласы, от всей души, ухмылки от уха до уха, нализавшиеся, вся Цельная Больная Шайка зарылась поглубже к себе в карманы, а также источники обыкновенной человечности и принялась извлекать завалявшуюся мелочь, истасканные купюры и несколько жетонов подземки, а Сляб собирал все это в старый тропический шлем с греческими буквами на нем, оставшийся от выходных чьего-то студенческого землячества много лет назад.

Удивительно, однако набралось $295 с мелочью. Сляб шикарным жестом выложил десятку, которую за пятнадцать минут до своей речи занял у Фёргэса Миксолидяна – тот только что получил стипендию Фонда Форда, и у него уже возникла отнюдь не только мысленная тяга в Буэнос-Айресе, из которого нет выдачи.

Если Эсфирь и возражала на словах против этой процедуры, никаких записей о том не сохранилось – отчасти потому, что в помещении было слишком шумно. После сбора Сляб вручил ей топи, и ей помогли взойти на стульчак, с которого она произнесла краткую, но трогательную благодарственную речь. Среди последовавших аплодисментов Сляб заорал: «Вперед, в Айдлуайлд» – или что-то, и обоих телесно подняли и вынесли из квартиры на хорах и вниз по лестнице. Единственную неловкую ноту за весь вечер взял один из носильщиков, студент из недавно прибывших на Цельную Сцену, – он предложил, что можно не тратить столько усилий, чтоб ехать на Кубу, а деньги пустить на другую вечеринку, если спровоцировать выкидыш, уронив Эсфирь в лестничный колодец. Его быстро уняли.

– Боже правый, – сказала Рахиль. Она никогда не видела столько багровых рож, линолеума, мокрого от такого количества пролитого спиртного, рвоты, вина. – Мне нужна машина, – сказала она Раулю.

– Колеса, – завопил тот. – Четыре колеса для Рах. – Но щедрость Шайки уже истощилась. Никто не слушал. Может, от нехватки у нее восторженности, но все решили, что она собирается с ревом помчаться в Айдлуайлд и попробовать остановить Эсфирь. На такое они бы нипочем не пошли.

И только теперь, ранним утром, Рахиль подумала о Профане. Смена у него должна уже закончиться. Милый Профан. Прилагательное, повисшее неозвученным в кавардаке вечеринки, повисело в самой тайной ее коре головного мозга и расцвело – с этим она ничего поделать не могла – ровно до того, чтобы окружить все ее 4ʹ10ʹʹ чехлом мира. Все это время зная, что и Профан бесколесный.

– Так, – сказала она. Все сводилось к тому, что колес на Профане не было, мальчик урожденный пешеход. По собственной своей власти, также имевшей власть и над нею. Так что она, значит, делает: объявляет себя иждивенкой? Словно бы перед нею подлинный бланк подоходного налога сердца, и без того мучительный, изгвазданный многосложными словами так, что на разобраться в нем потребуются все двадцать два года ее жизни. Это по крайней мере: ибо наверняка же там все сложно, раз таков долг, от исполнения коего можно по праву уклониться, и никто из федералов фантазии даже не станет морочиться и выслеживать тебя по этому поводу, но. Это «но». Если пойдешь на такие хлопоты, даже на какой-нибудь первый шаг, это значит – подбить доход с выходом; и кто знает, в какие неловкости, в какие саморазоблаченья тебя затем втянет?

Странны места, где такое может произойти. Страннее, чем оно вообще происходит. Она двинулась к телефону. По нему кто-то говорил. Но она и подождать может.

III

Профан прибыл к Обаяшу и обнаружил, что Мафия облачена лишь в надувной бюстгальтер и развлекается игрой собственного сочинения под названием «Музыкальные одеяла» с тремя кавалерами, которые Профану оказались в новинку. Пластинка, которую наобум останавливали, была Хэнком Сноу, певшим «Больше не больно». Профан дошел до ле́дника и взял пива; думал позвонить Паоле, когда телефон зазвонил сам.

– Айдлуайлд? – сказал он. – Может, одолжим машину у Руйни. «Бьюик». Только я водить не умею.

– Я умею, – сказала Рахиль. – Жди меня.

Профан, бросив горестный взгляд на бодрую Мафию и ее дружков, смылся вниз по пожарной лестнице в гараж. «Бьюика» не было. Только «триумф» Макклинтика Сфера, запертый, ключей нет. Профан посидел на капоте «триумфа», окруженный своими неодушевленными дружочками из Детройта. Рахиль явилась через пятнадцать минут.

– Машины нет, – сказал он, – мы попали.

– Ох ты ж. – Она ему сообщила, зачем им в Айдлуайлд.