V.

– Как же ты не видишь, – распаляясь, хотя этого ему хотелось в последнюю очередь, – что когда б я, какой угодно шлемиль, ни дал девушке повод думать, будто есть какое-то прошлое или тайная мечта, о которой нельзя говорить, – так это, Рахиль, сплошное надувательство. И больше ничего. – Ему будто САВАН подсказывал: – Внутри ничего нет. Одна ракушка scungille. Милая девочка… – произнося все это как умел дуто… – шлемили это знают и пользуются этим, потому как им известно, что почти всем девушкам нужна тайна, что-то эдак романтическое. Потому что девушка знает же – мужчина ей лишь наскучит, если она выяснит про него все, что можно. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: бедненький, зачем он себя так унижает. А я этой любовью пользуюсь, а ты, бедная дурочка, по-прежнему считаешь, что она и нашим, и вашим у тебя между ног, вот так вот, и берешь, даже не задумавшись, каково тебе, беспокоит тебя только, чтоб кончила, да и то – лишь бы я считал, будто могу сделать так, чтоб ты кончила… – Так говорил он, по всему ходу, пока не закончили оба и он не откатился на спину, дабы по традиции взгрустнулось.

– Надо бы тебе повзрослеть, – наконец произнесла она. – Вот и все: родной мой невезучий мальчик, неужто ни разу ты не задумывался, может, у нас все тоже напускное? Мы старше вас, мы некогда жили у вас внутри: пятым ребром, что ближе прочих к сердцу. Тогда-то мы все и поняли. А потом этому пришлось стать у нас игрой, дабы питать сердце, про которое вы все уверены, что оно полое, хотя мы-то соображаем, что к чему. Теперь же вы все живете внутри у нас, девять месяцев, а потом еще и возвращаетесь, когда б ни пожелали.

Он храпел, взаправду.

– Милый, до чего напыщенной я становлюсь. Спокойной ночи… – И она уснула, дабы смотреть бодрые, ярко раскрашенные, ясные сны о половом сношении.

Назавтра, скатившись с кровати одеться, она продолжала:

– Посмотрю, что у нас есть. Побудь пока тут. Я тебе позвоню. – От чего, само собой, он уснуть уже не смог. Сколько-то поспотыкался по квартире, матерясь на вещи.

– Подземка, – сказал он, как горбун Нотр-Дама, взыскующий убежища. Проведя весь день в йо-йойстве, он снова поднялся на улицу в сумерках, посидел в соседском баре и надрался. Рахиль его встретила дома (дома?) с улыбкой и забавляясь.

– А поторговать не хочешь. Электробритвами для французских пуделей.

– Ничего неодушевленного, – удалось выдавить ему. – Юными рабынями разве что. – Она вошла за ним следом в спальню и сняла с него ботинки, когда он отключился на кровати. Даже подоткнула ему одеялко.

Назавтра, с перепою, он йо-йоил на стейтенском пароме, наблюдая, как влюбленные малолетки тискаются, обжимаются, мажут, угадывают в цель.

А еще раз назавтра он встал раньше нее и совершил путешествие на Фултонский рыбный рынок – посмотреть на тамошнюю раннеутреннюю деятельность. С ним увязался Свин Будин.

– Рыбу поймал, – сказал Свин, – Паоле вот хочу подарить, хьё, хьё. – Что Профану сильно не понравилось. Они слонялись возле Уолл-стрит и смотрели на доски некоторых брокеров. Вверх по городу дошли до Центрального парка. На это потребовалось до середины дня. Час они подрубались по светофору. Зашли в бар и по телевизору посмотрели мыльную оперу.

Ввалились поздно, гулены. Рахили не было.

Но навстречу им вышла Паола, заспанная, оночнушенная. Свин принялся шаркать ногами до борозд на коврике.

– О, – завидя Свина. – Можете кофе поставить, – зевнула она. – А я дальше спать пойду.

– Ну да, – бормотнул Свин, – ты права. – И, пялясь ей на копчик, как зомби, двинулся следом в спальню и закрыл за ними дверь. Вскоре Профан, готовя кофе, услышал вопли.

– Чё. – Он заглянул в спальню. Свину удалось взобраться на Паолу сверху, и его, казалось, с ее подушкой связывает длинный шнурок слюней, который поблескивал во флуоресцентном свете с кухни. – Помочь? – раздумывал Профан. – Насилуют?

– Убери с меня эту свинью, – заорала Паола.

– Свин, эй. Слезай.

– Я хочу перепихнуться, – возмутился Свин.

– Пшел, – сказал Профан.

– И тебе задаром, – рявкнул Свин, – со скипидаром.

– Не-а. – Рекши сие, Профан схватил Свина за широкий ворот джемпера и потянул.

– Ты меня душишь, эй, – произнес Свин немного погодя.

– Так и есть, – отозвался Профан. – Но я тебе как-то раз жизнь спас, помнишь.

Так оно и было. Еще в дни «Эшафота» Свин давно уже объявил всем и каждому в экипаже, кто желал его слушать, о своем отказе когда-либо пользоваться контрацептивами, если это не «французский щекотун». Приспособление сие представляло собой гондон обыкновенный, украшенный барельефом (зачастую с носовой фигурою на кончике) для стимуляции женских нервных окончаний, не стимулируемых обычными подручными средствами. Из последнего похода в Кингстон, Ямайка, Свин привез 50 таких Слонов Джамбо и 50 Мики-Маусов. И настал в конце концов вечер, когда запасы у Свина истощились – последний был истрачен в достопамятном бою с былым сослуживцем Кнупом, младшим лейтенантом ВМС, неделею раньше на мостике «Эшафота».