V.

Профан огляделся.

– Одно разбитое стекло – грубо, – объяснил он, – потому что похоже на кражу со взломом. Вот я и бью еще, только-то, чтоб выглядело не слишком подозрительно.

Опять на улице, безнаказанные, они последовали по пути бомжей в Центральный парк. Было два часа ночи.

В глухомани этого тощего прямоугольника нашли валун у ручья. Шаблон сел и извлек зубы.

– Трофей, – объявил он.

– Ваш. К чему мне еще зубы. – Особенно такие, скорей мертвые, нежели полуживая машинерия у него во рту ныне.

– Пристойно с вашей стороны, Профан. Так помочь Шаблону.

– Ну, – согласился Профан.

Проглядывал кусочек луны. Зубы, лежавшие на покатом камне, скалились своему отражению в воде.

Вокруг в умирающем кустарнике передвигалась всевозможная живность.

– Нилом звать? – осведомился мужской голос.

– Да.

– Видел твою записку. В мужской уборной автостанции Портового управления, третья кабинка в…

Ого, подумал Профан. Тут «легавый» на лбу написано.

– С портретом твоего полового члена. В натуральную величину.

– Одно мне нравится, – произнес Нил, – больше гомосексуального совокупления. Роги обломать легавому умнику.

Раздался мягкий удар, за которым последовал треск топтуньего тела, рухнувшего в подлесок.

– Какой день сегодня, – спросил кто-то. – Скажите, день сегодня какой?

Там где-то что-то произошло, вероятно – атмосферное. Но луна сияла ярче. Количество предметов и теней в парке, похоже, умножилось: тепло-белые, тепло-черные.

Мимо строем прошла банда малолетних преступников, распевая.

– Гля на луну, – крикнул один.

По ручью проплыл использованный контрацептив. Девушка, сложенная как водитель мусоровоза, в одной руке держа промокший бюстгальтер, влекшийся за нею следом, трюхала за резинкой, опустив голову.

Где-то еще разъездные часы пробили семь.

– Вторник, – произнес старческий голос, полусонный. Была суббота.

Но в ночном парке, почти опустелом и холодном, как-то ощущались население и теплота, а также самый полдень. Ручеек любопытно полупотрескивал, полупозвякивал: словно стекло на люстре, в гостиной на семи сквозняках, когда все отопление отключили внезапно и навсегда. Луну, невозможно яркую, била дрожь.

– Как тихо, – сказал Шаблон.

– Тихо. Как челнок в 5 пополудни.

– Нет. Тут вообще ничего не происходит.

– Так какой сейчас год.

– 1913-й, – сказал Шаблон.

– Чего б не, – сказал Профан.

Глава четырнадцатая V. влюблена

I

Часы внутри Gare du Nord гласили 11:17: парижское время минус пять минут, бельгийское железнодорожное плюс четыре, среднеевропейское минус 56. Для Мелани, забывшей дорожные часы – вообще все забывшей, – стрелки могли бы стоять где угодно. Она спешила по вокзалу за алжирским с виду фактёром[192] – тот легко нес на плече единственный ее расшитый саквояж, а сам улыбался и перешучивался с таможенниками, которых медленно доводила до исступления толпа просителей – английских туристов.

Судя по первой странице «Le Soleil»[193], утренней газеты орлеанистов, сегодня было 24 июля 1913 года. Нынешний претендент на престол – Луи Филипп Робер, duc d’Orleans[194]. Отдельно взятые кварталы Парижа бесновались под жаром Сириуса – их коснулся нимб его чумы, а это девять световых лет от обода до центра. Где-то в верхних комнатах нового среднесословного дома в 17-м аррондисмане каждое воскресенье проводилась Черная Месса.

Мелани Лёрмоди увозили по рю Лафайетт в шумном таксомоторе. Она сидела точно по центру сиденья, а за ее спиной в опускающееся предосеннее небо медленно отступали три массивные аркады и семь аллегорических статуй Gare. Глаза у нее были мертвы, нос – французск: силой в нем, у подбородка и вокруг губ, напоминала она классическое изображение Свободы. Во всем лицо ее оставалось вполне красиво, если б не глаза – те были цвета леденящего дождя. Лет Мелани исполнилось пятнадцать.

Из школы в Бельгии она сбежала, как только получила письмо от матери, с 1500 франков и извещением, что содержание ее будет продолжено, хотя все имущество Папа́ арестовано по суду. Мать отправилась путешествовать по Австро-Венгрии. В обозримом будущем видеть Мелани она не рассчитывает.

У Мелани болела голова, но ей было безразлично. Или не было, только не там, где она сейчас – представлена лицом и фигуркой балерины на подскакивающем заднем сиденье такси. Загривок у шофера был мягок, бел; из-под синей вязаной шапочки выбивались клочья седых волос. Достигши перекрестка с бульваром Осман, машина свернула вправо, на рю де ла Шоссе-д’Антан. Слева от Мелани вздымался купол Оперы, крохотный Аполлон со своею золотой лирой…

– Папа́! – вскричала она.

Шофер поморщился, задумчиво постукал по тормозу.

– Я вам не отец, – пробормотал он.

Вверх, на высоты Монмартра, нацелившись на самую недужную часть неба. Пойдет ли дождь? Тучи висели лепрозной тканью. Под этим светом оттенок ее волос свелся к нейтрально-бурому, блекло-желтому. Распущенные, волосы прикрывали ей наполовину ягодицы. Но она их носила собранными кверху, на ушах – два массивных завитка, щекотали ей шею с боков.