V.

– Вы представляли мне Аллигаторный Патруль, – сказал Собствознатч, – в юмористическом свете. Интересная тема для беседы, пока моя гигиенистка копалась у вас во рту. Вы ждали, что у нее рука дрогнет? Что я побледнею? Будь я со сверлом, такая реакция вины стала бы очень, очень неудобной. – Шаблон набил трубку и теперь зажигал ее. – Вам в голову откуда-то пришло, что я хорошо знаком с подробностями заговора. В мире, подобном тому, в каком обитаете вы, мистер Шаблон, любая совокупность явлений может быть заговором. Поэтому ваше подозрение несомненно корректно. Но зачем консультироваться со мной? Почему не спросить у «Британской энциклопедии»? Она больше меня знает о любых явлениях, которые вас вообще могут заинтересовать. Если, конечно, вам не любопытна стоматология. – Как же он слаб на вид, сидя тут. Сколько ему лет – пятьдесят пять, – а выглядит на семьдесят. Собствознатчу примерно столько же, а смотрится на тридцать пять. Молод, как в душе́. – Так какая область? – игриво поинтересовался он. – Пародонтология, хирургическая стоматология, ортодонтия? Протезирование?

– Предположим, протезирование, – захватив Собствознатча врасплох. Шаблон устраивал защитную завесу ароматного трубочного дыма, чтобы непостижимо остаться за ней. Но голос его отчего-то прибавил в самообладании.

– Пойдемте, – сказал Собствознатч. Они вошли в задний кабинет, где располагался музей. Здесь хранились щипцы, коими некогда работал Фошар; первое издание «Зубного хирурга», Париж, 1728; кресло, в котором сидели пациенты Чейпина Арона Хэрриса; кирпич из одного из первых зданий Балтиморского колледжа хирургической стоматологии. Собствознатч подвел Шаблона к витрине красного дерева.

– Чьи, – произнес Шаблон, глядя на протезы.

– Как принц Золушки, – улыбнулся Собствознатч, – я по-прежнему ищу ту челюсть, которой они будут впору.

– И, вероятно, Шаблон. Она бы такое носила.

– Я их сам сделал, – сказал Собствознатч. – Кого б вы ни искали, они их и близко не видели. Только вы и еще несколько привилегированных особ.

– Почем Шаблону знать.

– Что я говорю правду? Ах, мистер Шаблон.

Фальшивые зубы в ящике тоже улыбались, мерцая как бы в упрек.

Вернувшись в кабинет, Собствознатч, дабы увидеть то, что увидеть можно, осведомился:

– Стало быть, кто такая V.?

Но от разговорной интонации Шаблон не опешил, с виду не удивился, что стоматологу известна его одержимость.

– У психодонтии свои секреты, у Шаблона – тоже, – ответил Шаблон. – Но важнее всего, они есть и у V. Она выделила ему лишь бедный скелет досье. По большей части у него – домыслы. Он не знает ни кто она, ни что она. Он пытается выяснить. Как наследие отца.

Снаружи к вечеру вился день, и колебал его лишь легкий ветерок. Слова Шаблона, казалось, падали невесомо внутри кубика не шире стола Собствознатча. Стоматолог помалкивал, и Шаблон рассказал, как его отец впервые услышал о девушке V. Когда закончил, Собствознатч произнес:

– Вы, конечно, решили довести до конца. Расследование на месте событий.

– Да. Но обнаружил едва ли больше, чем Шаблон вам рассказал. – В этом-то все и дело. Лишь несколько летних сезонов назад Флоренция казалась переполненной толпами тех же туристов, что и на рубеже веков. Но V., кем бы ни была она, могли поглотить просторные возрожденческие пространства этого города, вобрать в свою ткань любые из тысячи Великих Картин, только это, считай, и умел установить Шаблон. Он обнаружил, однако, нечто, имеющее отношение к его целям: она была связана, пускай, вероятно, и по касательной, с одним из тех грандиозных заговоров, сиречь предвкушений Армагеддона, что, казалось, пленили все дипломатические чувствилища в годы, предшествовавшие Великой Войне. V. и заговор. Его конкретный очерк управлялся лишь поверхностными случайностями истории в то время.

Быть может, история в этом веке, думал Собствознатч, вся подернута рябью морщин на ткани, так что если мы располагаемся, как это делает, похоже, Шаблон, на дне складки, искривленную основу, уток или узор ее определить больше нигде не возможно. В силу тем не менее существования в одной складке подразумевается, что существуют и другие, уходящие отсеками по волнообразным циклам, и каждый из них постепенно приобретает значение большее, нежели плетение нитей в ткани, и уничтожает какую бы то ни было неразрывность. Так и получается, что нас чаруют забавные с виду автомобильчики 30-х, причудливые моды 20-х, своеобразные нравственные привычки наших дедов. Мы производим и посещаем музыкальные комедии о них, и нас мошеннически завлекают в ложные воспоминания, в липовую ностальгию о том, каковы они были. Мы, соответственно, утрачиваем любые ощущения непрерывной традиции. Вероятно, живи мы на гребне, все было б иначе. По крайней мере, нам видно было б.

I