V.

Мисс Виктория Краль, ранее из Лярдвика-на-Болоте, Йоркш., а недавно самопровозглашенная гражданка мира, благочестиво стояла на коленях в первом ряду скамей церкви, что совсем рядом с Виа делло Студио. Она каялась. Часом ранее, на Виа деи Веккьетти, ее посетили нечистые мысли – она наблюдала за курбетами толстого английского паренька в наемном экипаже; и теперь от всего сердца о тех мыслях сожалела. В девятнадцать она уже записала себе на счет один серьезный роман: ибо прошлой осенью в Каире соблазнила некоего Славмаллоу, агента британского Мининдела. Упругость юности такова, что лицо его уже было забыто. После они оба проворно обвинили неистовые эмоции, что вспыхивают обычно в любой напряженной международной ситуации (дело происходило во время Фашодского кризиса), в утрате ее девственности. Нынче же, шесть или семь месяцев спустя, ей оказалось трудно определить, какую часть она, вообще-то, планировала, а какая осталась ей неподконтрольна. Связь в надлежащий срок обнаружил ее вдовствующий отец сэр Аластер, с кем она вместе со своей сестрой Милдред путешествовали. Последовали слова, рыданья, угрозы, оскорбления, однажды под вечер, под кронами сада Эзбекие, а малютка Милдред на все это глазела оглушенная и в слезах, и бог знает, какие шрамы на ней при этом напечатлевались. В конечном счете Виктория покончила со всем одним ледяным прощаньем и клятвой никогда не возвращаться в Англию; сэр Аластер кивнул и взял Милдред за руку. Ни тот ни другая не обернулись.

Поддержка после предоставлялась с готовностью. Благоразумным сбереженьем Виктория накопила около £400 – от виноторговца из Антиба, лейтенанта польской кавалерии из Афин, галерейщика из Рима; теперь она была во Флоренции – договаривалась о покупке небольшой couturière[92] на левом берегу. Юная предприимчивая дама, она поймала себя на приобретении политических убеждений, начала ненавидеть анархистов, Фабианское общество, даже графа Роузбери[93]. С восемнадцатого дня рождения она несла при себе некую невинность – точно церковную свечу за пенни, прикрывая огонек неокольцованной рукой, еще мягкой от детского жирка, искупленной от любого позора ее искренним взглядом, и маленьким ртом, и девчачьим телом, совершенно честным, как любое покаянье. И вот она стояла на коленях, ничем не украшенная, если не считать гребня слоновой кости, что поблескивал во всей этой правдоподобно английской массе каштановых волос. Гребень слоновой кости, о пяти зубцах: очертаньями как пять распятых, у всех минимум по одной общей на двоих руке. Ни один не был фигурой религиозной: все – солдаты Британской армии. Гребень Виктория нашла на одном каирском базаре. Очевидно, его вручную вырезал какой-нибудь фуззи-вуззи, искусник из махдистов, в память о распятиях 83-го, в землях к востоку от окруженного Хартума. Ее побужденья купить этот гребень могли быть неотчетливы и незамысловаты, как и те, по которым любая юная девушка выбирает себе платье или безделицу определенного оттенка и фасона.

Ныне она отнюдь не считала время, проведенное ею со Славмаллоу или с троими после него греховным: Славмаллоу она вообще помнила только потому, что он был первым. Нет, ее личная, outré[94] марка римского католичества не просто мирилась с тем, что Церковь вообще полагала грехом: то было гораздо большим, нежели просто одобрение, – в нем подразумевалось приятие всех четырех случаев как наружных и зримых знаков внутренней и духовной благодати, принадлежавшей одной лишь Виктории. Быть может, причиной тому были те несколько недель, что она девочкой провела в послушничестве, готовясь к поступлению в сестры, а то и некая хворь поколения; но отчего-то в девятнадцать лет в ней выкристаллизовался едва ли не монашеский нрав, доведенный до опаснейшей крайности. Приняла бы Виктория постриг или нет, она будто чувствовала, что Христос – супруг ее, а физического вступления в брак следует достичь посредством несовершенных, смертных его воплощений – коих покуда насчитывалось четверо. И он будет продолжать исполнение своих супружеских обязанностей через стольких подобных агентов, сколько их сочтет нужным. Довольно несложно увидеть, к чему способно привести такое отношение: в Париже дамы с похожими наклонностями ходили на Черные Мессы, в Италии жили в прерафаэлитской роскоши любовницами архиепископов или кардиналов. Так сложилось, что Виктория настолько исключительна не была.

Она поднялась и прошла по центральному проходу церкви назад. Обмакнула пальцы в святую воду и уже собралась было преклонить колена, когда кто-то ее толкнул сзади. Она обернулась, вздрогнув от неожиданности, и увидела пожилого человека на голову ниже ее, руки выставлены вперед, взгляд испуганный.

– Вы англичанка, – сказал он.

– Да.

– Вы должны мне помочь. У меня беда. Я не могу обратиться к генеральному консулу.

Не похож на нищего или туриста, попавшего в неприятности. Отчего-то напомнил ей Славмаллоу.

– Значит, вы шпион?

Старик невесело хохотнул.