V.

– Вы же что-то о них выяснили, – взмолилась она, – такое, о чем не можете сказать. – Голос ее, сочувственный и раздраженный, звонко раскатился по садику. – Вы должны позволить мне вам помочь. – Чик, чик. Дождь стих, прекратился. – Что же это за мир, в котором не найдется хотя бы одного человека, к которому можно обратиться в опасности? – Чик, чик. Нет ответа. – Откуда вы знаете, что генеральный консул помочь не способен. Прошу вас, дайте мне что-нибудь сделать. – Налетел ветер, уже покинутый дождем, из-за стены. Что-то лениво плескалось в пруду. Девушка и дальше увещевала старого Годолфина, а тот меж тем покончил с правой рукой и переключился на левую. Над ними небо начало темнеть.

IV

Восьмой этаж дома по Пьяцца делла Синьориа, 5, был мрачен и пропах жареным осьминогом. Эван, отдуваясь после трех последних лестничных пролетов, вынужден был извести четыре спички, пока не отыскал отцову дверь. Прикноплена к ней оказалась не карточка, какую он рассчитывал найти, а записка на обрывке бумаге, гласившая просто: «Эван». Он прищурился с любопытством. Лишь дождь да скрипы в доме – а так на площадке стояла тишина. Он пожал плечами и толкнул дверь. Та открылась. На ощупь он проник внутрь, нашел газ, зажег. Обставлена комната скудно. Брюки небрежно брошены на спинку стула; белая рубашка, раскинув рукава, лежала на кровати. Других признаков того, что здесь кто-то живет, не было: ни дорожных сундуков, ни бумаг. Озадачившись, Эван сел на кровать и попробовал подумать. Из кармана вытащил телеграмму и перечел ее. Вайссу. Единственный ключ у него, которым что-то можно отпереть. Неужели старый Годолфин и впрямь, в конце концов, верил, что это место существует?

Эван – даже мальчиком – никогда не требовал у отца подробностей. Он смутно знал, что экспедиция не удалась, вероятно, улавливал какую-то личную виновность или пособничество в нудном, добром голосе, излагавшем эти истории. Но и всё: вопросов он не задавал, просто сидел и слушал, будто бы предвидя такой день, когда ему придется отречься от Вайссу, и отречение такое свершится легче, если сейчас он не станет привязываться. Значит, так: отец был безмятежен год назад, когда Эван виделся с ним в последний раз; стало быть, что-то наверняка произошло в Антарктике. Либо на обратном пути. Быть может, здесь, во Флоренции. Чего ради старику оставлять записку лишь с именем сына? Возможностей две: (а) это не записка, а скорее дверная табличка, и Эван – первый псевдоним, пришедший на ум капитану Хью, либо (б) он хотел, чтобы Эван вошел в комнату. Быть может, и то и другое. Эвана вдруг осенило, и он взял брюки и стал рыться в карманах. Выудил три сольди и портсигар. Открыв его, увидел четыре сигареты, все набиты вручную. Эван почесал живот. Ему вспомнились слова: болтать телеграмме негоже. Он вздохнул.

– Ну ладно же, молодой Эван, – пробормотал он себе под нос, – сыграем по самую рукоятку. Входит Годолфин, шпион со стажем. – Тщательно он осмотрел портсигар – нет ли тайных пружин: прощупал подкладку, не засунуто ли что-то под нее. Ничего. Принялся обыскивать комнату, тыкать в матрас и присматриваться, нет ли на нем свежих швов. Обшарил гардероб, в темных углах зажигал спички, смотрел, не приклеено ли что-то под сиденьями стульев. Через двадцать минут по-прежнему не отыскал ничего и уже начал ощущать собственную шпионскую несостоятельность. Безутешно рухнул на стул, взял одну отцовскую сигарету, чиркнул спичкой. – Постой-ка, – сказал себе. Затряс спичку, подвинул к себе стол, вытащил из кармана перочинный нож и аккуратно взрезал сбоку каждую сигарету, смахивая табак на пол. На третьей ему повезло. Карандашом на папиросной бумаге изнутри значилось: «Здесь обнаружен. У Шайссфогеля 10 вечера. Будь осторожен. Отец».