V.

– Да. В некотором смысле я занимаюсь шпионажем. Но против воли, знаете. Не так мне этого хотелось. – Смятенно: – Хочу исповедоваться, разве непонятно? Я в церкви, а церковь – там исповедуются…

– Пойдемте, – прошептала она.

– Не снаружи, – сказал он. – Кафе под наблюдением.

Она взяла его под руку.

– По-моему, сзади там есть садик. Сюда. Через ризницу.

Он дал себя вести, послушно. В ризнице на коленях стоял священник, читал требник. Проходя, она ему дала десять сольди. Он не поднял взгляда. Короткая аркада с крестовыми сводами вела в миниатюрный садик, окруженный замшелыми каменными стенами, с чахлой сосной, кое-какой травкой и сазаньим прудом. Через стены случайными порывами задувало дождем. Старик нес подмышкой утреннюю газету: теперь он расстелил ее на скамье. Они сели. Виктория раскрыла парасоль, а старик с минуту раскуривал «Кавур». Выпустив под дождь несколько клубов дыма, он начал:

– Не рассчитываю, что вы слыхали о месте под названием Вайссу.

Она не слыхала.

Он начал ей рассказывать о Вайссу. Как этой страны достигли, на верблюдах по бескрайней тундре, мимо дольменов и храмов мертвых городов; наконец – берега широкой реки, никогда не видящей солнца, так густо накрыта она листвой древесных крон. По реке путешествуют длинными лодками из тика, резными, что как драконы, и гребут на них смуглые люди, чей язык известен только им самим. Через восемь дней – волок через предательскую трясину перешейка к зеленому озеру, а за ним вздымаются первые подножья гор, окружающих Вайссу. Туземные проводники согласны идти в эти горы лишь очень недолго. Вскоре они отворачивают назад, указав путь. Смотря что за погода, остается одна или две недели через морену, отвесный гранит и твердый синий лед – и тут доходишь до пределов Вайссу.

– Значит, вы там бывали, – сказала она.

Он там бывал. Пятнадцать лет назад. И с тех пор фурии неотступны. Даже в Антарктике, забившись в торопливо возведенное укрытие от зимней бури, свертывая лагерь на каком-нибудь еще не поименованном плече ледника, он чуял долетевшие намеки на тот аромат, что люди там возгоняют из крыльев черных мотыльков. Иногда в ветер, казалось, кружевами вплетаются сентиментальные фрагменты их музыки; воспоминания об их выцветших фресках, изображавших древние битвы и еще более древние любови богов, вдруг возникали в северном сиянье.

– Вы – Годолфин, – сказала она, будто знала это всегда.

Он кивнул, туманно улыбнулся.

– Надеюсь, с прессой вы не связаны. – (Она покачала головой, растряхивая дождинки.) – Это не для широкого распространения, – сказал он, – и все может быть не так. Кто я таков, чтобы знать собственные побужденья. Но я пускался на безрассудства.

– Были храбры, – поправила она. – Я читала о ваших подвигах. В газетах, в книгах.

– Но делать всего этого не стоило. Пеший переход вдоль Барьера. Попытка достичь Полюса в июне. Июнь там – середина зимы. Безумие это.

– Это величие. – Еще минута, подумал он без надежды, и она заведет песню про британский флаг, реющий над Полюсом. Отчего-то эта церковь, что массивно высится своей готикой над ними, тишина, невозмутимость девушки, его собственный исповедальный настрой; он слишком разболтался, надо прекратить. Но он не мог.

– Мы всегда способны так легко все приписать не тем причинам, – воскликнул он; – способны сказать: китайские кампании – они были ради Королевы, а Индия – ради какого-то роскошного представления об Империи. Я знаю. Я это говорил своим людям, публике, себе. Сегодня в Южной Африке умирают англичане – и завтра умрут, а они верят в эти слова, как… осмелюсь сказать, как вы верите в бога.

Она тайно улыбнулась.

– А вы не верили? – мягко спросила она. Она не сводила глаз с обода парасоли.

– Верил. Пока не…

– Да.

– Но почему? Неужто вы никогда не терзали себя, не загоняли чуть ли не в – беспорядок – этим единственным словом? Почему. – Его сигара потухла. Он умолк, вновь раскуривая ее. – Не то чтобы, – продолжал он, – это было необычайно неким сверхъестественным манером. Никаких верховных жрецов с тайнами, утраченными для всего остального мира, что ревниво охраняются испокон веков, из поколения в поколение. Никаких универсальных средств, даже панацеи от человеческого страдания. Вайссу – едва ли место отдохновения. Там варварство, бунт, междоусобица. Ничем не отличается от любых других богом забытых территорий. Англичане наезжали в места, подобные Вайссу, веками. Вот только…

Она не сводила с него взгляд. Парасоль стоял у скамьи, ручка пряталась в мокрой траве.

– Краски. Столько красок. – Глаза его были крепко зажмурены, лоб покоился на изгибе кисти. – На деревьях у дома главного шамана живут коаты, они радужно-переливчатые. Меняют окрас на солнце. Все меняется. Горы, низины от часа к часу всегда разные. День ото дня последовательность цветов всегда иная. Как будто живешь в калейдоскопе безумца. Даже сны тебе затапливает красками, формами, которых ни разу не видел западный человек. Формами не реальными, не осмысленными. Просто случайно, как меняются облака над йоркширским раздольем.