Хотя бы на тот миг они, казалось, отбросили внешние планы, теории и коды, даже неизбежное романтическое любопытство друг к другу, а занялись тем, что просто и чисто молоды, что разделяют эту мировую скорбь, эту дружелюбную печаль при виде Нашего Человеческого Состояния, которое любой в этом возрасте расценивает как награду либо подарок за то, что пережили отрочество. Музыка им была мила и мучительна, прогуливающиеся цепи туристов – что Пляска Смерти. Они стояли на бордюре, глядели друг на дружку, их пихали торговцы и экскурсанты, потерявшись настолько же, быть может, в этих узах юности, как и в глубине глаз, созерцаемых друг другом.
Первым нарушил он:
– Вы не сказали, как вас зовут.
Она сказала.
– Виктория, – произнес он. Она ощутила некое торжество. Так он это произнес.
Он похлопал ее по руке.
– Пойдемте, – сказал он, чувствуя себя покровительственно, чуть ли не отечески. – Я должен с ним встретиться, у Шайссфогеля.
– Конечно, – сказала она. Они свернули налево, прочь от Арно, к Пьяцце Витторио Эммануэле.
«Figli di Machiavelli» разместились гарнизоном в занятом ими брошенном табачном складе где-то у Виа Кавур. В данный момент он был пуст, если не считать аристократического вида человека по фамилии Боррачо, исполнявшего свой еженощный долг – проверять винтовки. Вдруг в дверь застучали.
–
– Лев и лис, – послышался ответ. Боррачо отпер дверь, и его едва не сбил с ног плотный
– Выступают, – затараторил он, – сегодня ночью, полубатальоном, у них винтовки, и штыки примкнуты…
– Что это, во имя господа, – проворчал Боррачо, – Италия войну объявила?
– Консульство. Венесуэльское консульство. Они его защищать должны. Ожидают нас. «Figli di Machiavelli» кто-то предал.
– Успокойся, – сказал Боррачо. – Наверное, момент, который нам обещал Гаучо, в конце концов настал. Нужно дождаться его, значит. Быстро. Предупреди остальных. Всех в боевую готовность. Отправь в город посыльного, пусть найдет Куэрнакаброна. Скорее всего, он в пивном саду.
Тито отдал честь, развернулся, опрометью кинулся к двери, отпер. Ему в голову пришла мысль.
– А вдруг, – сказал он, – может, сам Гаучо – предатель. – Он открыл дверь. За ней стоял Гаучо, мрачнее грозы. Тито разинул рот. Без единого слова Гаучо обрушил сжатый кулак на голову
– Идиот, – произнес Гаучо. – Что случилось? Все спятили?
Боррачо рассказал ему про армию.
Гаучо потер руки.
–
– Не слишком много времени,
– Мы должны там быть в полночь.
–
Гаучо глубоко вздохнул, скрестил руки, вновь распахнул их пошире, снова скрестил на груди.
– Так, – крикнул он пустому складу. – Ночь льва снова пришла во Флоренцию.
X
«Биргартен унд Ратскеллер»[121] Шайссфогеля был любимым ночным местом не только у немецких путешественников во Флоренции, но и, казалось, у других странствующих наций. Итальянское
Старый Годолфин и Рафаэль Мантисса сидели в глубине сада за столиком, а ветер от реки зябко овевал им рты и оркестровая одышка резвилась вокруг ушей, одинокие абсолютнее, казалось им, чем кто-либо вообще в этом городе.
– Я ль не друг тебе? – умолял синьор Мантисса. – Ты должен мне рассказать. Быть может, как сам говоришь, тебя вынесло за пределы всемирной общности. А я разве нет? Не выдрало ль и меня с корнем, вопящего, как мандрагору, не пересадило ль из одной страны в другую, а там лишь почва сухая или солнце недружелюбное, воздух испорченный? Кому еще расскажешь ты эту ужасную тайну, как не брату своему?
– Может, сыну, – ответил Годолфин.