V.

– Ты уверен, Хью? Я слыхал, в полярных областях люди, после долгого пребывания, видят такое, что…

– А есть разница? – сказал Годольфин. – Даже будь это просто галлюцинация, в итоге важно не то, что я видел или считал, будто видел. Важно то, что я думал. К какой истине пришел.

Синьор Мантисса беспомощно пожал плечами.

– А теперь? Те, кто тебя преследует?

– Думают, скажу. Знают, что я угадал смысл их подсказки, и боятся, что попробую опубликовать. Но милый боженька, как же я могу? Я ошибаюсь, Раф? Думаю, это повергнет мир в безумие. У тебя озадаченный взгляд. Я знаю. Ты этого пока не видишь. Но придет время. Ты крепок. Тебе повредит не больше… – он рассмеялся, – …чем повредило мне. – Он посмотрел выше, за плечо синьора Мантиссы. – Вот и мой сын. С ним та девушка.

Над ними встал Эван.

– Отец, – произнес он.

– Сын. – Они пожали руки. Синьор Мантисса заорал Чезаре и придвинул стул для Виктории.

– Прошу у всех прощения. Я должен кое-что передать. Сеньору Куэрнакаброну.

– Он друг Гаучо, – сказал Чезаре, выступая из-за их спин.

– Вы видели Гаучо? – спросил синьор Мантисса.

– Полчаса назад.

– Где он?

– Отправился на Виа Кавур. Сюда придет позже, сказал, у него встреча с друзьями по другому поводу.

– Ага! – Синьор Мантисса глянул на часы. – Времени у нас не много. Чезаре, ступай предупреди баржу о нашем рандеву. Потом на Понте-Веккьо за деревьями. Извозчик поможет. Скорей. – Чезаре затрусил прочь. Синьор Мантисса подстерег официантку, и та поставила на столик четыре литра пива. – За наше предприятие, – сказал он.

В трех столиках от них Моффит наблюдал, улыбаясь.

XI

Великолепнее того похода с Виа Кавур Гаучо не помнил ничего. Каким-то чудом Боррачо, Тито и нескольким их приятелям удалось внезапным налетом отбить у кавалерии сотню лошадей. Кражу обнаружили быстро, но «Figli di Machiavelli» все же успели, с воплями и песнями, рассесться по седлам и пуститься в галоп к центру города. Гаучо скакал впереди, в красной рубахе и с широкой ухмылкой.

– Avanti, i miei fratelli, – пели они, – Figli di Machiavelli, avanti alla donna Libertá![123] – За ними гналась армия, яростными драными рядами, половина пешком, кое-кто в повозках. На полпути в город повстанцы встретили Куэрнакаброна в двуколке: Гаучо зашел с фланга, налетел, выхватил его физически, снова повернул к «Figli».

– Товарищ мой, – взревел он своему ошеломленному заместителю, – ну не славный ли вечерок.

Консульства они достигли за несколько минут до полуночи и спешились, по-прежнему распевая и вопя. Работавшие в Mercato Centrale гнилых фруктов и овощей предоставили довольно, чтобы подвергнуть консульство плотному и продолжительному обстрелу. Подтянулась армия. Саласар и Ратон, ежась, наблюдали из окна второго этажа. Начались потасовки. Пока не стреляли. Площадь внезапно взорвалась огромной круговертью смятения. Прохожие, ревя в голос, неслись к укрытиям, какие уж найдутся.

Гаучо заметил Чезаре и синьора Мантиссу с двумя иудиными деревьями – они нетерпеливо переминались с ноги на ногу у Posta Centrale.

– Боже праведный, – сказал он. – Два дерева? Куэрнакаброн, мне нужно ненадолго отлучиться. Теперь коммендаторе – ты. Командуй. – Куэрнакаброн отдал честь и нырнул в неразбериху. Гаучо добрался до синьора Мантиссы, увидел Эвана, отца и девушку – все они ждали поблизости.

– Buona sera[124] вам опять, Гадрульфи, – крикнул он, салютуя в сторону Эвана. – Мантисса, мы готовы? – Он отстегнул крупную гранату от патронташа из тех, что крест-накрест охватывали ему грудь. Синьор Мантисса и Чезаре подхватили полое дерево.

– Охраняй второе, – крикнул Мантисса, обернувшись к Годолфину. – Чтоб никто не узнал, что оно тут, пока не вернемся.

– Эван, – прошептала девушка, придвигаясь к нему. – Будут стрелять?

Он не расслышал ее пыла – только страх.

– Не бойтесь, – сказал он, томительно желая ее укрыть.

Старый Годолфин сколько-то глядел на них, шаркал ногами, от неловкости.

– Сын, – в конце концов начал он, сознавая, что дурак, – полагаю, едва ли уместно сейчас об этом. Но я должен покинуть Флоренцию. Сегодня ночью. Я б – вот бы ты поехал со мной. – Он не мог смотреть на сына. Мальчик тоскливо улыбнулся, рукою обхватив Викторию за плечи.

– Но папа, – сказал он, – тогда я покину свою единственную настоящую любовь.

Виктория привстала на цыпочки поцеловать его в шею.

– Мы еще встретимся, – печально прошептала она, поддержав игру.

Старик отвернулся от них, дрожа, не понимая, чувствуя, что его опять предали.

– Мне ужасно жаль, – сказал он.

Эван отпустил Викторию, шагнул к Годолфину.

– Отец, – произнес он, – отец, только по-нашему. Я виноват, с шуткой. Шутка банального олуха. Ты же знаешь, что я поеду с тобой.

– Виновен я, – сказал отец. – Мой недогляд, я бы сказал, в том, что не держался молодежи. Представить только, что-то настолько простое, вроде манеры говорить…

Эван не отнял раскинутой пятерни от спины Годолфина. Ни тот ни другой мгновенье не двигались.