V.

Если б существовала, как начинали подозревать некоторые врачи рассудка, некая память предков, наследуемый резервуар первобытного знания, формирующего некоторые наши действия и случайные желания, не только ее присутствие здесь и сейчас, между чистилищем и преисподней, но вся ее преданность римскому католичеству как насущная и правдоподобная произрастали бы из и зависели от догмата первобытной веры, сверкавшего ярко и победоносно в этом резервуаре, как необходимый маховик вентиля: понятие о призраке либо духовном двойнике, происходящем изредка умножением, но чаще расщеплением, и естественный вывод, утверждающий, что сын есть doppelgänger[116] отца. Приняв уже некогда дуальность, Виктория обнаружила, что до Троицы всего один шаг. А увидевши нимб второго и более возмужалого «я», мерцающий над старым Годолфином, ныне она ждала у тюрьмы, меж тем как где-то справа от нее одиноко пела девушка – рассказывала повесть колебаний: меж богачом, который был стар, и молодым человеком, который был прекрасен.

Наконец она услышала, как двери тюрьмы отворились, по узкому переулку начали приближаться шаги, дверь снова хлопнула. Она уперлась кончиком парасоля в землю у крохотной своей ноги и уставилась на него. Не успела ничего сообразить, как человек оказался рядом, едва с нею не столкнувшись.

– Ишь ты, – воскликнул он.

Она подняла голову. Лицо его было нечетким. Он в нее вгляделся.

– Я вас сегодня днем видел, – сказал он. – Девушка из трамвая, нет.

Она пробормотала, дескать, она самая.

– А вы мне пели Моцарта. – Он вообще не походил на своего отца.

– Это я шалил, – промямлил Эван. – Не хотел вгонять вас в краску.

– Вогнали.

Эван поник, застенчиво.

– Но что вы делаете здесь, в такое время ночи. – Он выдавил смешок. – Не меня ведь ждете.

– Да, – тихо сказала она. – Жду вас.

– До ужаса лестно. Но если позволите, вы не из тех молодых дам, кто… То есть нет же, да? В смысле, ч-черт, зачем вам меня ждать? Не потому же, что вам понравился мой вокал.

– Потому что вы – его сын.

Ему не потребовалось, как он осознал, просить объяснения: не придется заикаться, как вы познакомились с моим отцом, откуда знаете, что я здесь, что меня выпустят? Как будто бы то, что он сказал Гаучо, еще в камере, было исповедью; признанием слабости; словно молчание Гаучо в ответ послужило отпущением грехов, искупило эту слабость, вдруг выкинуло его на трепещущие планы нового мужского бытия. Он чувствовал, что вера в Вайссу уже не давала ему права сомневаться так заносчиво, как он делал это раньше, что, быть может, куда б отныне ни отправился он, придется в покаяние с готовностью верить в чудеса или видения, вроде этой вот, как ему показалось, встречи на перекрестке. Они пошли вместе. Она просунула свою ладонь ему под бицепс.

Со своего легкого возвышенья он приметил изящный гребень из слоновой кости, по самые подмышки утопленный в волосах. Лица, каски, сплетенные руки: распяты? Он моргнул, вглядываясь в лица. Все их, похоже, книзу тянет вес тел: но кажется, что гримасы – скорее условность, восточное представление о терпении, нежели более наглядное или западное выражение боли. Что за любопытная девушка идет с ним рядом. Он собрался было завязать с этого гребня беседу, но тут заговорила она:

– Какой сегодня вечером странный, этот город. Будто бы что-то задрожало под его поверхностью, только и ждет, чтобы прорваться наружу.

– О, я это почувствовал. И подумал себе: мы, никто из нас, вовсе ни в каком не Возрождении. Несмотря на всех этих фра Анжелико, Тицианов, Боттичелли; церковь Брунеллески, призраков Медичи. Это другое время. Как радий, полагаю: говорят, радий меняется, мало-помалу, за невообразимые просторы времени, до свинца. В старой Фиренце, похоже, уже нет прежнего света, она скорее свинцово-серая.

– Быть может, единственное сияние осталось в Вайссу.

Он глянул на нее сверху вниз.

– Какая вы странная, – сказал он. – У меня такое чувство, что вам про это место известно больше моего.

Она сжала губы.

– Знаете, каково мне было, когда я разговаривала с ним? Как будто он рассказывал мне те же истории, что и вам в детстве, и я их забыла, но стоило только увидеть его, услышать голос, и все воспоминания снова нахлынули, нераспавшиеся.

Он улыбнулся.

– Стало быть, мы как брат с сестрой.

Она не ответила. Они свернули на Виа Порта Росса. На улицах не протолкнуться от туристов. Трое бродячих музыкантов, гитара, скрипка и казу, стояли на углу, исполняли сентиментальные наигрыши.

– Быть может, мы в лимбе, – сказал он. – Или вроде того места, где встретились: в некой бездвижной точке между преисподней и чистилищем. Странно – во Флоренции нигде нет Виа дель Парадизо.

– Может, и в мире нет.