V.

Покуда ни одно бюро, в котором он побывал, не отправило его никуда на собеседование по найму. Волей-неволей он с ними соглашался. Развлечения ради заглянул в раздел «Требуется» на букву Ш. Шлемиль не требовался никому. Разнорабочие нанимались за город; Профану же хотелось остаться в Манхэттене, хватит ему уже скитаться по предместьям. Ему необходим точечный ориентир, операционная база, такое место, где можно перепихиваться в уединении. Это затруднительно, если приводишь девушку в ночлежку. Несколько ночей назад там, где жил Профан, совсем молодой парнишка с бородкой и в старом саржевом комбезе так попробовал. Публика, алкашня и бродяги, после нескольких минут вприглядку решили спеть им серенаду. «Стань моей милашкой», – затянули они, все как-то в лад. У нескольких голоса были ничего, некоторые согласно подпевали. Чем-то смахивало на того бармена с верхнего Бродуэя, который хорошо относился к девушкам и их клиентам. Рядом с молодыми, возбужденными друг другом, мы ведем себя неким образом, даже если самим не обламывается уже некоторое время да и не светит еще сколько-то. Тут немного цинизма, немного жалости к себе, немного замкнутости; но в то же время – подлинное желание, чтобы молодые люди сошлись. Хоть и возникает из себялюбия, но часто для такой молодежи, как Профан, это и есть тот предел, до которого они высовываются из себя и интересуются чужими людьми. Что лучше, как легко предположить, чем вообще ничего.

Профан вздохнул. Глаза ньюйоркчанок не видят скитающихся бродяг или мальчишек, которым некуда податься. Материальное благополучие и возможность с кем-нибудь спариться в уме Профана гуляли рука об руку. Относись он к тому типу, кто разрабатывает для собственного развлечения исторические теории, он бы сказал, что все политические события: войны, правительства и восстания – в корне своем имеют желание спариться; ибо история развертывается согласно экономическим силам, и единственная причина, по какой кому-то охота разбогатеть, – возможность спариваться постоянно с теми, кого сам выбираешь. В данный миг, на лавочке за Публичкой, он верил в одно: кто б ни работал за неодушевленные деньги, чтобы покупать больше неодушевленных предметов, – он безмозгл. Неодушевленные деньги – для получения одушевленного тепла, мертвых ногтей, вонзенных в живые лопатки, быстрых вскриков в подушку, спутанных волос, полуприкрытых глаз, сплетающихся чресл…

Так он додумался до эрекции. Прикрыл ее разделом объявлений «Таймз» и подождал, когда спадет. За ним наблюдали несколько голубей, любопытные. Дело происходило вскоре после полудня, и солнце жарило. Надо искать дальше, подумал он, день еще не кончен. Что ему делать? У него, как ему сообщили, нет специализации. Все прочие в ладу с той или иной машиной. А Профану даже кирка с лопатой небезопасны.

Ему случилось глянуть вниз. Эрекция его вызвала в газете поперечную складку, которая строка за строкой ползла вниз по странице – опухоль постепенно спадала. То был список бюро по трудоустройству. Ладно, подумал Профан, просто смеху ради закрою-ка я глаза, досчитаю до трех и открою, а до какого бюро доползет складка, к ним и пойду. Это как монетку подбросить: неодушевленный шмак, неодушевленная бумага, чистый случай.

Глаза он открыл на бюро по трудоустройству «Пространство/Время», где-то на нижнем Бродуэе, возле Фултон-стрит. Плохой выбор, подумал он. Это значит 15 центов на подземку. Но уговор дороже денег. На Лексингтон-авеню в центре он увидел бродягу, лежащего за проходом напротив, по диагонали на сиденье. С ним рядом никто не садился. Он был царем подземки. Должно быть, провел здесь всю ночь, как йо-йо, телепался в Бруклин и обратно, над головой у него кружили тонны воды, а ему, наверное, снилась собственная подводная страна, населенная русалками и глубоководными тварями, всем покойно среди скал и затонувших галеонов; должно быть, проспал весь час пик, а всякие носители костюмов и каблукастые куколки зыркали на него, потому что занимал три сидячих места, но никто не решался его разбудить. Если под улицей и под морем одно и то же, он царь того и другого. Профан вспомнил себя на челноке еще в феврале, интересно, как он выглядел для Чучки, для Фины. Явно не царем, прикинул он: скорее шлемилем, из свиты.