В ад с чистой совестью

Когда все закончилось, и я лежала, прижавшись к нему и вдыхая успевший стать самым родным запах, Герман спросил, целуя меня в макушку:

— Ты никогда раньше не была с мужчиной, верно?

— Ну, да… Как-то не до этого было, — я постаралась, чтобы ответ прозвучал как можно более легкомысленно. Почему-то в тот момент для меня это было важно.

До ужаса хотелось спросить его, сколько раз и с кем у него это было, но я понимала, что не имею право задавать такие вопросы, по крайней мере, пока.

Герман молчал, и мне даже показалось, что он уснул. Правда, тогда, наверное, он бы не смог так крепко обнимать меня. Я посмотрела на него и опять увидела то самое выражение на лице — грусти вперемежку с угрюмостью.

— Почему ты такой?.. — Вопрос вырвался сам. Я просто не ожидала увидеть такое выражение на его лице. Сразу вспомнила те моменты, когда он уже был таким. Стало немного обидно, что, в то время как я нахожусь на вершине блаженства, он может выглядеть таким хмурым.

— Какой?

Я заметила, как он борется с собой, пытаясь согнать это выражения с лица, что получалось плохо.

— Ты хмуришь брови, — я дотронулась пальцем до складки между бровей Германа, попыталась ее разгладить, но она опять залегла, как только я убрала палец. — Что-то не так?

Он перевернул меня на спину и прижал своим телом. Когда поцеловал, почему-то захотелось заплакать, так грустно он это сделал. Я не позволю ему испортить самый замечательный вечер в моей жизни! В свой поцелуй я постаралась вложить всю любовь к нему и неослабевающую страсть.

— Ты самая удивительная женщина! Такая красивая и такая естественная… И… я рад, что встретил тебя.

Да? А по лицу так не скажешь. Что же тогда тебя так напрягает?

В слух я не стала ничего спрашивать. Не хотелось портить ощущение тихого счастья, которое поселилось в моей душе. Возможно, как-нибудь позже поинтересуюсь, если сам не захочет рассказать.

Скоро я не могла уже думать ни о чем более-менее вразумительном, так как ласки Германа стали более откровенными. Не думала, что такое возможно, но второй раз получился еще более волшебным.

* * *

Герман ушел под утро. Я хоть и мечтала уснуть в его объятьях, признаться не посмела. С другой стороны, чувствовала себя такой счастливой, что сна не было ни в одном глазу. Хотелось до бесконечности прокручивать в голове события уходящей ночи. Краснеть, вспоминая откровенные моменты и замирать от счастья, вспоминая слова Германа. Сколько же приятного я сегодня услышала! Никогда раньше ни один мужчина не говорил мне столько комплиментов. И, честно говоря, не представляла, что Герман способен на такое. Он мне казался эдаким букой, из которого лишнего слова не вытянешь. А на деле оказалось все наоборот, я молчала, боясь сморозить лишнего и отпугнуть его.

О будущем думать не хотелось. Решила, что будь, что будет. Сколько продлятся наши отношения, зависело только от Германа. Мне казалось, что принадлежу ему теперь навеки, и совсем не была уверена в его ответных чувствах. Наверное, об этом лучше не думать, потому что от подобных мыслей настроение заметно портилось.

Окончательно определив, что сна ни в одном глазу, я решила потратить время с пользой и зафиксировать последние события.

Судя по всему, поиски злополучного клада близились к завершению. Я перечитывала строки на экране, которые только что напечатала, и не понимала, что так сильно меня смущает?

И там, где солнце приветствует смерть,
Увидишь ты знак, на челе нареченный.
В нем ангелы смотрят на землю с небес
И ждут откровенья звезды опаленной.
Но тайну крылатых откроет полет,
И совесть свою там предатель найдет.

Судя по последним двум строкам, поэт-самоучка не планировал больше ничего писать. Я даже не хотела вдумываться в их смысл, рассудив, что и без меня есть кому это делать. Владимир заварил эту кашу, пусть сам и разгадывает свои ребусы. Я хотела только понять, что же меня смущает?

В который раз перечитала стихотворение, а мысль все не проявлялась. Вернее, она ускользала, как только я пыталась ухватить ее за хвост.

Давай, Анфиса, думай. Ты же писательница, ну, или стремишься ею стать. Что тут не так? Все дело в последних двух строчках, уверена. Почему мне кажется, будто их писал не Владимир? Вот она! Зацепка! Писал Владимир… Он их сам придумал… И именно он сочинил последнюю строку: «И совесть свою там предатель найдет».

Эврика! Я поняла, наконец, что меня так сильно смущает? Владимир сам себя называет предателем! Получается, что под конец он раскаялся в содеянном и попытался хоть как-то это исправить. Правда, сделал это достаточно странным способом, хотя он-то, скорее всего, быстро бы нашел клад, если бы не проклятие.