В ад с чистой совестью

Несколько часов спустя я пыталась вспомнить, что ответил тогда Герман на мой единственный вопрос, но в том месте памяти, где должна была храниться эта информация, образовалась темная пустота, ничего… только смысл, что мы не можем быть вместе, и так лучше, прежде всего, для меня. В том момент, когда он что-то говорил, а потом встал с дивана, прошел мимо, не посмотрев и не коснувшись меня, самое важное было устоять прямо, не покачнуться. Покачнулась я, как только за ним закрылась дверь. Даже не покачнулась, а закрутилась в водовороте, не имея ни сил, ни желание сопротивляться. А потом наступила темнота…

Очнулась я в кромешной темноте и сначала не поняла, где нахожусь, почему так холодно и жестко. Рукой нащупала что-то бархатистое и не сразу догадалась, что это обивка кресла. Всполох воспоминаний был подобен молнии. Он сверкнул в голове, и последние события восстановились с пугающей четкостью, я еще раз пережила их.

Тело сильно затекло от долгого лежания в неудобной позе, во рту все пересохло, и голова просто раскалывалась. С трудом я поднялась на ноги и, не включая свет, поплелась на кухню. Там, первым делом, выпила стакан холодной воды, а потом уже, при свете вытяжки, нашла таблетку цитрамона и запила ее вторым стаканом воды.

Глаза были совершенно сухими, а тело била крупная дрожь, как при высокой температуре, хотя никакой температуры не было, в этом я была уверена. Возможно, если бы я могла заплакать, боль внутри перестала бы быть такой щемящей. Она распирала меня изнутри, мешая дышать, причиняя физические страдания. Находиться в вертикальном положении становилось невозможным. Так же медленно, как и до этого, стараясь ни о чем не думать, я прошла в спальню и забралась под одеяло, как была, не раздеваясь. Свернулась калачиком, стараясь сплющить гигантскую боль внутри, загнать ее как можно дальше. Видно, мне удалось, а может какие-то добрые силы моего организма решили позаботиться о своей хозяйке, временно отключив способность думать и налив веки свинцовой тяжестью. Хотя, скорее всего, такова была реакция моего организма на сильнейший стресс, подобный которому я не испытывала со времен смерти матери. Как бы то ни было, но я уснула.

Спала я без сновидений, а под утро меня разбудил Владимир с требованием немедленно вставать и идти на смотровую площадку.

— Никуда я не пойду!

Я уселась в кровати, подложив подушку под спину, скрестила на груди руки и, не мигая, уставилась на него. Мне было все равно, что он предпримет или скажет, меня совершенно не волновала собственная судьба. Возможно, я даже мечтала, чтобы он в порыве злости уничтожил меня, поставив жирную точку в моей никчемной жизни.

— Ты спала вот так, прямо в одежде?

Владимир подозрительно рассматривал меня, на что мне было плевать. Я без труда выдерживала его тяжелый взгляд, который, к слову сказать, постепенно становился все более растерянным.

— Что-то случилось? — настороженно поинтересовался он.

— Случилось, — медленно кивнула я. — У тебя есть повод для радости. Он меня бросил!

В самый последний момент голос подвел меня и дрогнул, на том месте, где должно было стоять имя Германа. Я просто не смогла произнести его, заменила на нейтральное «он».

Я ожидала тирады на тему: «Я же говорил, предупреждал…» Но ничего такого не последовало. Владимир молчал, продолжая разглядывать меня, пока я не выдержала и не отвела взгляд, вперив его в противоположную стену.

— И чему же тут радоваться? — как-то слишком осторожно спросил Владимир.

— Ну как же? Разве не ты втирал мне, что… он мне не пара?

— Он тебе действительно не пара, но я не хотел, чтобы это произошло…

Что это? Неужели в голосе Владимира я различила нотки сочувствия? И что стало с моей душой в тот же миг?! Она наполнилась слезами, как небольшой резервуар мощнейшим напором. Я просто ничего не смогла предпринять, как слезы неудержимо брызнули из глаз. Все, что успела, это упасть лицом на подушку, чтобы заглушить громкие безудержные рыдания. Я выплакивала все: свое детство без матери, неброскую внешность, отсутствие железного характера… Вся жалость к себе, которая копилась годами, изливалась сейчас из меня. Я оплакивала самую большую любовь в моей жизни. Даже сейчас я не сомневалась, что никогда и никого больше не смогу полюбить так, как Германа, что он навсегда останется мужским идеалом для меня.

Возможно, следует периодически плакать, а не сдерживать себя. Наверное, нужно плакать над сентиментальным моментом в фильме, от сочувствия к чужому горю, от переживаний неудач на работе, просто плакать иногда, когда появляется такое желание… Тогда есть вероятность, что в один прекрасный момент невыплаканные за всю жизнь слезы не превратятся во вселенский потоп, рискуя затопить все вокруг. Я практически не позволяла себе плакать, все время считала это постыдным, глупой слабостью, которую некоторые намеренно демонстрируют на публике. Даже в те моменты, когда слезы подступали совсем близко, я насильно прятала их, готова была искусать губы в кровь, лишь бы не расплакаться.