В Англии

— Обойдетесь? Оставите этих двух милых крошек без свеженьких яичек? — И обращаясь к Дугласу: — Ты ведь любишь яички?

— Да, миссис Блай.

— Бери, пожалуйста. Я сейчас тебе заверну.

Она взяла газету и стала заворачивать.

Бетти не знала, что и делать.

— Мне скоро привезут яички, — сказала она по наитию. Это была не ложь: рано или поздно кто-нибудь действительно привезет. Значит, она говорит правду.

— Ах вот что! — воскликнула миссис Блай. — Интересно, кто ясе это?

Опа перестала заворачивать яички в газету с танком на картинке.

— Один человек, — слабым голосом проговорила Бетти.

— Ах, милочка! Ни слова больше! Я так и чувствовала, что в вас что-то есть. Тихие воды глубоки, миссис Таллентайр. Вот вам ваш шиллинг. Пишите в книгу. Какой у вас мелкий почерк. Но такой разборчивый. Славная вы женщина!

Дома Бетти вымыла детишек, уложила спать и поцеловала каждого:

— Это от мамы, это от папы.

— А папа уже едет домой?

— Конечно.

— А когда он приедет?

— Когда война кончится.

Когда она чувствовала себя особенно одиноко, то брала в свою двухспальную постель мальчишек. Свернувшись калачиком один с одного бока, другой с другого, они спали, грея ее своими теплыми тельцами.

Сбросив ноги на холодный пол, Джозеф сел на своей узкой жесткой койке и прислушался. Снаружи донесся свист и вой. Он нащупал в темноте носки и натянул их на ноги. Завернувшись в одеяло словно в халат, двинулся неслышными шагами по длинной комнате к выходу. Иногда он будил своего приятеля Нормана, но сегодня хотелось побыть одному. Это эгоизм, понимал он, но так, в одиночку, мечтается лучше.

Поднялся по черной лестнице на чердак. В руке фонарик. Дом, где их расквартировали, был огромен, как особняк Сьюэлов. Сержант поселил их на верхнем этаже. У Джозефа было уже две нашивки, и он крепко поспорил с сержантом. Ведь если упадет бомба, то в первую очередь пострадает последний этаж. Но сержант был непреклонен. Может, он думал, что вскорости сюда прибудут другие подразделения, и хотел таким наглядным путем закрепить за собой главенствующее положение. Как бы там ни было, но расквартировались они на верхнем этаже. Джозеф распахнул чердачное окно и вылез на крышу. Было холодно, и он плотнее закутался в одеяло. Осторожно ступая, подошел к огороженному балюстрадой краю, сел, устремил взгляд на Лондон. Вынул сигарету, закурил.

Налет начался.

Он видел, как лучи прожекторов обшаривают небо: мерцающие ножницы ищут вражеские самолеты. Кругом пожары, красные отблески — дыхание огромной топки в ночи. Темное небо стремительно прошивали смертоносные тире зенитных орудий; пронзительный беззвучный вопль протеста. Звуки долетали до него приглушенные, как в плавательном бассейне. Иногда самолет летел обратно, в его сторону, и он, пригнувшись, съеживался. Немцы могли сбросить оставшиеся бомбы куда попало.

Он видел, как милях в двух-трех от него упало несколько бомб. Немой кадр с птичьего полета.

Ни воплей, ни мечущихся в смертельном ужасе людей. Чтобы все это услышать и увидеть, он зажмуривался и вспоминал снимки из газет. Тогда он видел горящий Лондон, портальные краны и корабли в доках, как мрачные призраки, как макеты в пляшущих отсветах огня. Видел Темзу в красных и бело-желтых пятнах; коробки домов рассыпались, как будто камни внезапно обратились в прах, люди бежали в бомбоубежище; санитарные машины — якорь спасения — ползали по меняющим облик улицам; и вот рассвет, и вместо города — серые тлеющие развалины. Он сидел, вдавив тело в камень, оглушенный одним словом: цел. Звезд почти не было видно.

Вражеские самолеты нельзя было разглядеть в небе. Подобно чуме, посещавшей Лондон в прошлые времена, они косили людей с жестокой неумолимостью. Уцелеть можно было только волей счастливого случая, который вслепую шастал из улицы в улицу.

Зрелище было страшное, сравнимое только с концом света или далеким видением ада. И все-таки — он не признался бы в этом ни одной живой душе — было во всем этом что-то неотразимое, притягательное. Это была фантастическая греза, и он был ее участником.

Он уже выкурил целую пачку, сидя здесь, на крыше. Холод пробирал до костей, но он не двигался, точно пристыл к парапету, похожий на грубые изваяния викторианских химер, венчавших водосточные трубы прямо под ним.

Он вернулся в постель, когда стало брезжить.

Проснулся внезапно от близкого разрыва бомбы. Все стекла в окнах трех нижних этажей вылетели, двери сорвало с петель, мебель разбило о стены.

На верхнем, четвертом этаже все осталось целехонько. Даже ни одно стекло не треснуло. Молодец сержант, знал, что делал.

Дуглас был Монтгомери, Джеки Пейлор — Роммель. Гарри (ему уже три года) и Лайонел Темпл — восьмая английская армия. Две сестренки Джеки Пейлора — немцы. Уильям Исмей — солдат.

Сражение шло между улицами Стейшн-род и Нью-стрит, плацдарм — гараж Мура, где когда-то работал Фрэнк.