В Англии

Чемодан был нетяжел, хотя содержал все его имущество. Он прошел под железнодорожным мостом, и дорога побежала вверх по Стейшн-хилл. Вокзал в Терстоне, как во многих городках, находился на окраине, так что, поднявшись по Стейшн-хилл, он очутился среди полей. День был пасмурный, но бодрящий, Джозеф шагал легко, полы плаща били по коленям, свежий ветер овевал лицо.

Его обогнало несколько телег и всадников; громыхая, промчался серединой дороги «Остин-7»; Джозеф всем помахал рукой и свернул на проселок, ведущий через поля к деревне. Милях в шести обозначилась плавная линия холмов, взгляд, как всегда, устремился к ним, сердце радостно забилось. Он шел насвистывая, приминая ногами траву. Сбросив бремя работы, он чувствовал себя уверенно и легко. Тело, затекшее от долгой езды в поезде, отдыхало. Поля вокруг были убраны, деревья и придорожные кусты уже начали краснеть и желтеть; карманы у него топырились от подарков родным: как все обрадуются его приезду, как он сам будет рад встрече! Он пошел к дому задами, минуя деревенскую улицу: боялся встретить знакомых и узнать новости, которые хотелось услыхать от своих.

Теперешний дом был больше всех, в которых жила когда-либо их семья. В первые годы после смерти первой жены Джон нигде не мог усидеть дольше полугода. Рождение детей, уговоры и слезы второй жены, необходимость заново искать работу, хлопоты с переездом и водворением на новом месте — ничто не могло побороть его тяги к скитаниям. Но теперь он обосновался прочно.

Жил отец ярдах в трехстах от деревни, за железнодорожным мостом (станция год назад была закрыта), на проселке, ведущем к небольшому озеру. Обширный, непритязательного вида дом, первоначально предназначавшийся под службы, так никогда и не был перестроен. Водопровода нет, газа тоже, уборная во дворе, и всегда в жилье сыро.

И хотя Джозеф, сбежав с урока охотиться на выдр, прятался от учителя в кроне бука, росшего во дворе дома, хотя из этого дома уходил в школу, в поле, убегал играть с мальчишками, лазил на эту крышу, скреб ступеньки и чистил водосточные канавы, сейчас, когда он смотрел на дом, подумал он не о доме, а об отце.

Всякий раз, как Джозеф возвращался в Камберленд, отец возникал в памяти с необычайной яркостью, картины прошлого обрушивались точно градины, и он от восторга холодел. Ему вспоминалось, как отец работал на шахте и чуть не погиб в обвале; завидовал тому, что отец прожил годы с родной матерью Джозефа; дивился неиссякаемой силе отца. Джозеф с детства был его верноподданным: скитался с ним из одного дома в другой, покоряясь той безудержной тяге к переездам; работал с восьмилетнего возраста; сколько помнил себя, знал тяжелую руку отца и его ремень; иногда убегал из дому — единственный вид протеста. Если отлучка была достаточно долгой, гнев отца проходил, сменяясь добрым расположением духа; в такие минуты они с отцом были как никогда дружны: мальчишка Джозеф медленно бредет по полю, возвращаясь домой, отец идет рядом, кладет ему на плечо руку, и настороженность понемногу отпускает Джозефа, чем явственнее ощущает он отцовскую любовь.

Он всегда исполнял все, что ему велели. Как-то отец взял его с собой в конюшню — надо было отнять у кобылы новорожденного жеребенка. Он велел Джозефу держать поводья, предупредив, что лошадка довольно резвая. А сам потянул жеребенка из-под матери, хотел взять его на руки. Лошадь вскинула голову, заржала, забила задом, норовя укусить мальчика, который напугался до полусмерти, но, видно, не совсем потерял присутствие духа: лошадь мотала его вверх, вниз, он чертил носками по земле, но ему слышался голос Джона: «Держи! Крепче!» И он держал.

Когда он был подростком, то года два или три не ходил мимо отца, а крался бочком, готовый согнутой в локте рукой защититься от удара. Но побои не убили его любви к отцу. Стоя у каменной ограды, он зажмурил глаза и как бы утонул в прошлом: сцены, где отец — главный герой, сменяли одна другую. Бывало, вечером достанет Джон свое концертино, домашние освободят от мебели кухню, где пол выложен плиткой, и ребятишки побегут к соседям, разнося новость — сегодня у них вечеринка. Девчонки примутся готовить бутерброды, полезут на чердак за яблоками, чтобы испечь угощение. И в эту подвластную женщинам суматоху вплеталась мужская воля: представляя своей персоной отца, Джозеф то поправит что-нибудь, то найдет нехватку, и все это с проворством и дотошностью не меньшими, чем у самой мачехи: смех, дружелюбие согревали кухню так, точно горели не две лампы, а двадцать. А какое начиналось веселье, когда приходили гости! Народу собиралось — яблоку негде упасть. Шумели, смеялись, радовались, что с друзьями можно на время забыть тяжелый труд, бедность, заботы и беспросветную жизнь, — подобного он никогда больше не видел. И заводила всему отец: играет на концертино одну за одной кадрили, «Уланов», «Три капли коньяку», а в глазах такая молодецкая удаль.