В Англии

— Подрастет еще, — возразила Эрвил, питавшая слабость к пасынку.

— Куда ему расти, — возразил Джон. — А ну-ка, сын, давай померяемся спиной к спине. Смотри, чтобы ноги на ковре были. Вот так.

— Сними кепку, отец, — скомандовала Эрвил.

— Кепка не помеха. А она, гляди-кось, тебе подыгрывает.

— Несу кочергу. — Эрвил приложила кочергу к макушкам. — Одного роста, как по заказу.

— Ну, что я говорил, — обрадовался Джон. — Он свое взял, и баста.

— Еще может перерасти тебя.

— Еще чего.

— Ну хорошо, хорошо. — Эрвил улыбнулась, переводя взгляд с одного на другого: сын так походил на отца. — Во всяком слушав, он настоящий Таллентайр.

Джон рассмеялся, взял сына за плечо и повел в сад. «Настоящий Таллентайр». Джозефу было приятно слышать эти слова; никто, кроме Эрвил, никогда не говорил их; да и она говорила, чтобы потешить отца, думал Джозеф. И все-таки они задевали романтическую жилку в его душе, хотя богатой пищи воображению не могли дать. Джозеф знал только еще троих Таллентайров: дядюшку Сета, дядюшку Айзека и тетку Сару. Но в этих словах Джозефу слышалось: «вылитый отец», а это была высшая похвала.

Посмотрев, как Фрэнк работает в саду — Доналд не отходил от него ни на шаг, — Джон с таинственным видом согнул указательный палец и повел сына к небольшому домику, который построил на полпути ко второму полю.

Молча понаблюдали, как поросята бегали по голой земле загона. Джозеф, как и отец, с гордостью взирал на жирную хрюкающую скотину.

— Поросята, — сказал он торжественно, — целых два. Ну-кось, что ты на это скажешь?

Отец, как и надеялся Джозеф, начал рассказывать о конской ярмарке, куда он ездил со здешними лошадьми. Он расписывал каждую лошадь в отдельности, ее стати, характер, рассказывал, как он их тренирует, как приучает к себе, выводит, объезжает, какие призы взяли его лошади и какие не взяли, как он путешествовал с ними в фургоне: «Я ехал, устроившись на сене в углу, вылез из фургона — чистое пугало. На мне был, конечно, лучший костюм. Говорят — совсем спятил: надевать такое в дорогу! Но, черт побери, оно с самой свадьбы не надевало. А наряд Эрвил так и лежит на дне сундука. Небось до смерти и пролежит. А вот твоя мать, эта была как я. „Если у тебя есть какая вещь, — говорила, — носи, куда беречь“. А я с ярмарки вернулся, и костюм, конечно, опять под замок».

Ярмарки иногда вдвое удлиняли его рабочий день, прибавку за это он получал ничтожную, да и то если лошадь брала приз. Но Джон только рукой махал, таким развлечением это для него было. Джозеф так и видел крупных, могучих, с шелковой гривой серых коней, копыта начищены до блеска, гривы украшены цветами, густая шерсть лоснится, хвост заплетен в косичку — эти красавцы могли весь день тянуть плуг и гарцевать изящно, как пони. Он знал, как отец ходит за ними, представлял себе, как он чистит их, моет, обхаживает до седьмого пота в бесконечном споре с самим собой, и не только потому, что всякое дело положено делать наилучшим образом: он как будто хотел доказать неизвестному противнику, что усердие, хоть и не столь замечательное свойство, как талант, может, однако, создавать шедевры.

Радость, которую испытывал сейчас Джозеф, омрачалась предстоящим объяснением с отцом. Он чувствовал, что пользуется расположением отца, не имея на то права: это обман, так поступают только трусливые люди.

И он выпалил правду.

Джон помолчал.

— Тебя не за дурость прогнали?

— Нет.

— Ты ничего не натворил?

— Нет. Это все дворецкий.

— Что — все?

Джозеф рассказал. Джон, опять помолчав немного, бросил:

— Дерьмо он, твой дворецкий.

Мужчины не спеша двинулись к дому.

— Тебе здесь нелегко придется, — озабоченно проговорил Джон. — Я еще не видывал столько безработных. Плохая работа, каторжная работа — все это лучше, чем никакой.

— Лучше? — вырвалось невзначай у Джозефа.

— А по-твоему, нет?

— Послушай, отец, — Джозеф любил отца и восхищался им, но теперь уже не боялся его, — бывает, что лучше совсем не работать, чем гнуть спину как каторжный.

— Без работы нельзя, сынок.

— Ты, наверное, прав, но…

— Никаких «но». — У Джона не было желания ссориться с сыном; он знал, как сын легко падает духом, и не хотел еще больше повредить ему. — Счастье, что ты сейчас в отпуске, у тебя впереди целая неделя для поисков. У многих и этого нету.

Этой ночью Джозеф долго не спал. Ворочался, ворочался, никак не мог заставить себя лежать смирно. Он делил постель с братьями и боялся их разбудить. Все его мысли были о работе. Он должен сыскать работу без промедления, а тут, как назло, ночь, и, хочешь не хочешь, спи. «Но все равно, — неслышно шептал он себе, — такая работа не самое главное».

Фрэнка он таки разбудил. Проснувшись, Фрэнк почувствовал, что рядом брат, и так захотелось поблагодарить брата за сочувствие мечтам. Он стал изо всех сил придумывать что-то особенно дружеское; просто сказать в темноте «спасибо» не мог: не передавало всей полноты чувств. И тут его осенило.

— Джозеф, — прошептал он, — Джозеф!

— Что?

— Ты когда-нибудь разбирал коробку передач?

— Нет, — Джозеф помолчал. — Никогда.