В Англии

Это особенно ощущалось молодыми одинокими парнями, но все равно безработица и над ними висела, как черная туча, и ее последствиями были отчаяние и безысходность. В эти два месяца Джозеф видел ее повсюду, и ему становилось страшно. По всему графству — это было начало тридцатых годов — беспрестанно передвигались с места на место тысячи безработных; большинство не понимало, что они оказались за бортом благодаря системе и тем, кто ею управлял; почти все эти выброшенные за борт были честные, хорошие люди, которые винили во всех своих бедах только себя, даже не помышляя обрушить силу своего возмущения на истинно виновных; они старались терпеливо и достойно себя вести, не давая недовольству перерасти в озлобленность. И они мотались по стране с места на место, чтобы прокормить тех, кто зависел от них: женщин и детей; мужчина, заслужив, должен нести наказание.

Страх проникал в него медленно, сначала душу только подернуло изморозью страха, но он всасывался глубже, глубже и наконец пропитал всю душу, разъедая в ней самое главное — самоуважение. У Сьюэла он и не представлял себе, что творится за стенами, и, к своему стыду, должен был признать, что по временам его сильно тянуло туда: так хотелось снова очутиться в комнатке под крышей, увидеть аккуратно висящую на спинке стула ливрею. Он стыдился этого потому, что, стоя вместе со всеми у ворот завода или шахтоуправления и в сотый раз выслушивая, что вакансий нет, он безобманно чувствовал себя самим собой; была даже (после роскоши особняка) какая-то особая прелесть в сознании того, что это предел, хуже некуда: очередь за пособием, мотание с места на место, последний грош в кармане, пустой желудок, унылые улицы и скученность в домах, босоногие детишки и скорчившиеся от холода старики — все это было настоящее, прочное, как половица под ногой.

Но каковы бы ни были плюсы — а то, что они были, понималось не сразу, а потом, по размышлении, — каковы бы ни были блестки счастья, когда он видел сестер и братьев, особенно маленькую Мэри — нежная, кроткая девочка стала любимицей всей семьи, — он не мог не думать о бедственной своей доле и уже начинал винить в ней самого себя. Тоскливые мысли преследовали его и утром и вечером. Он начал бояться, что в нем мало мужества и твердой воли, потому он не может найти работу и удержаться на ней; а поскольку он всегда мерил себя одной меркой — умением работать, то часто чувствовал теперь, как у него сосет под ложечкой, и знал, что это не только от голода. Хотя он не считал, как отец, что труд — цель и смысл жизни, но он не видел вокруг себя ничего взамен труда, что могло бы заполнить теперешнюю пустоту.

Они ожидали работы, эти тридцать с лишним процентов всего мужского населения; одни боролись, другие клянчили, вымаливали, третьи унижались и раболепствовали, четвертые требовали, но все ждали и ждали работы. Они существовали в постоянном страхе, как будто океан, в котором они когда-то беспечно плавали, выбросил на берег чудовище, которое не то живо, не то нет, а значит, может в один миг взять и сожрать их всех.

Два месяца, восемь недель, он теперь считал дни.

А работу ему нашел полковник Сьюэл. Семья, живущая неподалеку от Терстона, нуждалась в прислуге за все, как писал полковник, «им нужен такой, как ты, расторопный и умелый парень. Поезжай туда немедленно».

Поместье находилось всего в двадцати милях от Терстона. Джозефа взяли тут же, сказав только, что у него вычтут из первого жалованья за ливрею, которая осталась от лакея, на чье место он поступил. И, увы, после пасхи они больше не будут нуждаться в его услугах. Согласен ли он спать в чулане рядом с кладовкой? Курить у них не разрешается. Он курит? Если бросит, ему же будет лучше.

Джозеф познакомился с мистером Ленти в первую неделю на новой работе — понес к нему починить туфли, — и с тех пор они виделись постоянно. Мастерская Ленти находилась в одном из переулков соседнего городка; день-деньской сидел он у окна, озирая белый свет, и, без умолку тараторя, починял ботинки. Он был тучен: его кожаный фартук был натянут на брюхе, как шкура на быке. «Сидячая жизнь, — объяснял он, — вот от чего разносит. Кожа на тебе дрябнет, Джозеф, мускулы спят, суставы деревенеют, поту нет выхода. Человек, которого редко прошибает пот, разбухает, Джозеф. А кто, скажи на милость, может гулять в четырех стенах? Никто, ни один человек. Старайся потеть, Джозеф». У мистера Ленти было красное лицо, красные руки и шея и во всю голову лысина.