В Англии

Единственная комната служила одновременно мастерской и лавкой. Всякий раз, как Джозеф входил в нее, ему становилось весело не только при виде Ленти, который сидел в обрамлении окна, словно пышущий добродушием домовой; ему все нравилось в этом кожаном царстве: большие куски только что выдубленной кожи, висевшие на стенах, как гобелены, обрезки кожи на полу, ее запах, верстак, усеянный кусочками кожи, грязные, засаленные под цвет кожи обои, книжные томики в кожаных переплетах на окне; коробки с гвоздями, резиновые набойки, прищепки, металлические подковки, петли, шнурки, баночки с кремом на рабочем столе полукруглой формы. Мистер Ленти сидел за ним, как за обеденным столом, в котором специально вырезали полукружье для удобства брюха. И всюду ботинки, туфли, сабо, сандалии, тапочки всех размеров, цветов и фасонов, новые, починенные, начищенные до блеска, рваные, стоптанные как будто в один прекрасный день тучи разверзлись и над мастерской Ленти пролилась дождем всевозможная обувь. Все это скопление вещей, подчиненных одной логике, одному замыслу, приводило Джозефа на грань экстаза.

— А, Джозеф, — сказал мистер Ленти с облегчением и радостью. — А, Джозеф. — Он помолчал и вытер рукавом губы. Когда он говорил, летели брызги: совсем подавно он лишился верхних зубов, так что оставалось всего четыре коренных и два довольно щербатых клыка; но сидеть рядом с ним на расстоянии ярда было вполне безопасно. — Он уже стал приходить в отчаяние: неужели никто не заглянет ко мне в этот серый, унылый день, но тут вдруг на улице защелкал по булыжнику брызговик, и я вспомнил, что ты сегодня после обеда свободен. Этот булыжник все равно что сигнал тревоги. Между прочим, я спрашивал у многих заказчиков, не знают ли они, есть ли связь между булыжником и забулдыгой. И никто не мог мне ответить. Да, так о чем же я? О, даже не помню, когда у меня был выходной, вернее, помню, но предпочел бы забыть. Левый, пожалуйста! Да, да, вот этот, спасибо. У меня не было выходного со дня конфирмации дочери. Я тогда ходил слушать епископа, очень слабую проповедь он произнес, совсем мало цитат. Когда мистер Киркби приносит мне свои туфли, он цитатами так и сыплет. Это было, по-моему, пять лет назад, и я думал, что… Возьми этот обрезок, Джозеф, да я вижу, он весь в зазубринах (но что делать: ведь и башмак не лучше). Я думал, что заслужил уже следующий выходной, но все ждал, Джозеф, когда он получится сам собой. Этот молоток маловат, дай мне побольше.

И вот однажды миссис Ленти вдруг говорит: «Мне нужен выходной». Я даже глаза вытаращил.

С этими словами он замахнулся молотком и замер; воцарилась поистине редкостная тишина, затем он уверенно обрушил молоток на шляпку, промахнулся, отчего гвоздь согнулся в три погибели, а Ленти продолжал:

— Миссис Ленти никогда, никогда не устраивала себе выходного. Ей все равно, что епископ, король, папа, что даже сам император. Да не тебе говорить, Джозеф, ты знаешь миссис Ленти. Ну вот. Я мгновение молчал, не стал ей перечить и наскакивать на нее, как бодучий козел, а просто сказал ей, что и я решил устроить себе выходной. Тут уж она на меня вытаращилась. Передай мне, пожалуйста, Джозеф, гвоздиков пятый номер. Но и она, как полагается хорошей жене, не стала меня строгать и пилить. Тогда я предложил ей устроить выходной один на двоих; она с радостью согласилась. И я тут же ввернул ей мой вопросик. Вильнул эдак хвостом и говорю: «А у тебя есть на примете, куда пойти?» Она отвечает: «На похороны. Пойдешь со мной?» — спрашивает. «Нет, — отвечаю. — С меня и прогулки хватит».

И вот этот день пришел. Смотри, Джозеф, постарайся сделать эту пару получше. Я вдруг вспомнил, чья эта пара. Моя болтовня, Джозеф, стоит мне заказчиков. А без них никуда не денешься, хотя у меня и скоплена малая толика. Две тысячи фунтов вложено в две строительные компании, да и у миссис Ленти кое-что: на книжке в почтовой сберкассе, в копилке и в большом синем кувшине. Я бы мог сидеть себе сложа руки и ничего не делать, будь у меня хоть минутка свободного времени. Да никак не могу я все закончить. Помню однажды: осталось починить всего пары четыре. «Ну, — говорю я миссис Ленти, — покончу с этим, и закроем лавочку». Как же, закрыли! Ничегошеньки не вышло. Только я это сказал, Джозеф, идет этот нахальный парень, который лакеем служит в Пипкли, и песет двенадцать пар: поставить набойки и подметки. Целых двенадцать! И с тех пор меньше десяти пар ни разу не было. Иногда я думаю, наверное, я просто не хочу уйти на покой, ведь есть же, наверное, какой-нибудь способ вырваться из этого заколдованного круга, неужели нельзя заменить это снижение по спирали на свободный взлет, чтобы обрести наконец покой и блаженство горних пастбищ. Но я не вижу этого способа. «А то, чего вы не видите, вы не можете и желать», — еще одна цитата мистера Киркби, хотя он называет ее скрытой.