В Англии

Пришел, значит, этот день, и я стал готовиться. Мэйр написала табличку: «Мастерская после обеда закрыта. Первый раз за пять лет. Тысяча извинений. Всего наилучшего. Дж. П. Ленти, эсквайр». Вот она, я держу ее подле себя на всякий пожарный случай — буквы одна к одной. До чего красиво. С утра я надеялся, что все пойдет как по-писаному. Две-три пары утром, две-три пары в полдень и столько же совсем под вечер. Днем, представь себе, Джозеф, ни одной души не было. Я не раз бился над этой загадкой, но так и не могу попять, в чем тут дело: во всех других отношениях город как город, но обувь… Ну вот, после обеда, когда миссис Ленти ушла на свои похороны, я запер входную дверь, которая, как тебе известно, открыта каждый божий день с девяти до девяти, если, конечно, нет дождя, но и в дождь я держу ее только на задвижке.

Будь другом, зачисти шкуркой вот это место. Золотые у тебя руки, Джозеф. Ну вот. Собрался я, значит, идти гулять. — На этом месте мистер Ленти с помощью Джозефа окончательно избавил себя от работы, отложил в сторону орудия труда и опустил пухлые белые ручки на обтянутые фартуком бугры, по всей видимости, колена. — Я переоделся, — продолжал он, поднял руки с бугров и начал похлопывать себя по туловищу, от пупка до шеи, как бы испытывая себя на упругость, — снял одну шкуру, напялил другую. Разделся догола. Вымылся дочиста. Чтобы не пахнуть кожей. Оделся и вышел гулять.

Я решил дойти до главной улицы, которую не видел при свете дня уже пять лет. Направил я туда свои стопы. И у здания Кооператива, не доходя угла, встречаю миссис Чарлз. Не могу ли я поставить железные набойки на ботинки ее мужа — ему сегодня вечером идти на массовый митинг. Ну я, конечно, вернулся, переоделся — опять полностью. Железные набойки, сам знаешь, работа грязная, да и ботинки были совсем старые — целый час провозился. Ладно, еще не упущено время. Опять, — мистер Ленти воздел к потолку руки, — догола, опять мыться. На этот раз я свернул влево: решил идти в парк. Я там не был ни днем, ни вечером лет эдак двенадцать. Но я знаю садовника, он мой клиент, и я слыхал, что у него очень красивые левкои. Сижу в парке, любуюсь на детишек, денек летний, пригожий, жду садовника, очень хорошо он говорит, как вдруг подходит Эрик Хедрингтон. В белом крикетном костюме. Его крикетные туфли должны быть немедленно подбиты — вечером дружеская встреча с Кокермаутом. Я поглядел на туфли. Действительно, должны быть подбиты.

В парке я пробыл не больше десяти минут.

Он стоял вот тут, где ты сидишь, и все время говорил, пока я подбивал туфли. Я больше не стал переодеваться. Но когда я в четыре тридцать покончил с ними, мой выходной костюм был весь обсыпан белым, я сам весь изгваздался и чувствовал себя усталым, разбитым и проигравшим бой. Я снова переоделся, и с тех пор у меня не было ни одного выходного дня. Ни одного свободного утра. Да, а что же я все-таки хотел тебе рассказать?

Речь мистера Ленти была прервана появлением миссис Ленти, позвавшей пить чай. Мужчины пошли на кухню. В центре накрытого скатертью стола красовался яблочный пирог, миссис Ленти как-то узнала, что это любимый пирог Джозефа, и с тех пор неукоснительно пекла к его приходу. Пирог был только что с жару, светло-коричневая корочка так и просилась на язык. Хлеб, булочки печенье, джем стояли на столе, указывая направление четырех частей света, а фаянсовые чашки, розетки и тарелочки служили мостиками между этими главными точками компаса.

Ел мистер Ленти с большим аппетитом и все время молчал.

— Так вот я о чем начал, — сказал мистер Ленти, когда они вернулись в мастерскую, и развернул перед собой листок бумаги, точно хотел читать проповедь. — Вернее, вот что я думал начать, но подводное течение воспоминаний отнесло меня сильно в сторону. Вот так же я нахожусь под вечной угрозой со стороны вечных ветров — пассатов (клиентов, Джозеф, мотай себе на ус), и чтобы нам с тобой больше не сбиться с курса, прошу тебя, Джозеф, смотри на этот клочок бумаги, как на карту, как на путеводный план, отчего он не станет менее интересным.

И он протянул Джозефу исписанный листок. На нем стояло несколько столбцов цифр от единицы до двадцати, а против каждой слово, обозначающее эту цифру, как решил Джозеф, на нескольких разных диалектах.

— Овечий счет, — сказал мистер Ленти. — Мне его принес мой друг мистер Киркби, учитель. Я ему рассказал, как у нас в Камберленде пастухи считают овец, а это мне от тебя известно. Тогда он мне принес вот это. Я был потрясен содержащейся в этом листке информацией, — продолжал он, отдирая подметку от башмака. — А ты знаешь, что я вовсе не поклонник информации. Люди говорят, факт есть факт, и это верно, но мой жизненный опыт говорит, что факты зачастую наступают на глотку. Факты — упрямая вещь, нет в них гибкости. Но на этот раз они только все запутали, Джозеф, да, правильно, большие гвозди в банке из-под какао. А все дело в звучании. Повтори-ка мне этот счет.