В Англии

Джозеф уже давно перестал чувствовать смущение, когда мистер Ленти обращался к нему с подобным категорическим требованием. На задворках смущения всегда прячется страх, но бояться мистера Ленти было просто немыслимо. И Джозеф продекламировал на своем западно-камберлендском наречии чуть нараспев название цифр от единицы до двадцати.

— Йан, тьян, тетера, метера, пимп, сетера, летера, ховера, довера, дик. Йан-а-дик, тьяп-а-дик, тетера-дик, метера-дик, бамфит.

— Бамфит! — воскликнул мистер Ленти в экстазе. — О, бамфит! Мой бамфит! Ну почему мы сейчас не говорим «бамфит»? Пятнадцать не идет ни в какое сравнение. Бамфит! О! Продолжай, Джозеф.

— Йан-а-бамфит, тьян-а-бамфит, тетера-бамфит, метера-бамфит, гигот.

— Гигот! — завопил мистер Ленти. — Двадцать. «Дней лет наших тетера гигот и дик». Ах, разве это не лучше, чем «дней лет наших семьдесят». Тетера гигот и дик. В этом действительно слышится: весь твой жизненный путь. Я мог бы слушать весь вечер, как ты говоришь. А теперь дай мне бумагу и слушай мой счет.

Он взял листок бумаги, отставил его на расстояние вытянутой руки; склонил голову к плечу, чтобы его близорукие карие глаза были поближе к цели, прокашлялся, таинственно улыбнулся, взглянув на Джозефа, и начал:

— Это написал для меня мистер Киркби. Запомни это. Мистер Киркби. Давай возьмем вот этот столбец. Слушай: Йин, тин, тотер, фитер, ними, йин-пимп, тотер-пимп, фитер-пимп, глигит. Да, Джозеф, я предпочитаю «дик», но слушай дальше: йин-глигит, тин-глигит, тотер-глигит, фитер-глигит, бамфра (фра вместе фит, замечаешь, но корень один — бам), йип-бамфра, тип-бамфра, тотер-бамфра, фитер-бамфра, фитен-ли. Значит, двадцать. Так само и соскальзывает с языка. Ну вот. Ты, конечно, можешь спросить: ну и что тут такого?

Мистер Ленти от волнения весь дрожал: стараясь успокоиться, он потирал себе лоб, но совладать с наплывом чувств был явно не в силах.

— Джозеф, — сказал он торжественно, — столбцы, которые ты видишь на этом листке бумаги, — это овечий счет из разных мест Англии, один даже из Уэльса. Ты должен признать, что все они очень напоминают наш счет, камберлендский. Но счет, который я тебе сейчас прочитал, и еще один на этом листе, слушай теперь внимательно, Джозеф, подержи гвозди на секунду, да, тот, что я тебе сейчас прочитал, — это счет, которым пользуются индейцы Северной Америки. — Мистер Ленти замолчал, чтобы важность этого факта лучше дошла до Джозефа. — Индейцы племени вавенок, — наконец продолжал он. — Этот счет был записан у них в 1717 году. В земле, отстоящей от нас на три тысячи миль, отделенной от нас огромным могучим океаном. — он махнул на запад, — живут индейцы. И они считают своих овец так же, как мы здесь, в Камберленде. Свое у них только «дик» и «гигот». В этом заключен какой-то особый смысл, относящийся к человечеству. Но какой? Я и задал этот вопрос мистеру Киркби, а он опять отправил меня к эдемским садам. Это поразительно, ведь правда, Джозеф? — продолжал Ленти, захлебываясь от восторга. — Что касается информации, так это самая замечательная информация, которую я когда-либо получал в жизни. Я должен поблагодарить тебя, Джозеф. И я благодарю. Я попросил Мэйр, чтобы она переписала этот счет для тебя. И ты сохрани его на всю жизнь.

У Джозефа не хватило духу высказать предположение, что скорее всего краснокожие выучились этому счету у своих соседей-поселенцев, приехавших из Уэльса или Англии. И хотя мысль сразу же пришла ему в голову, он немедленно отмел ее, как пустопорожнее самохвальство. Потому что он и сам хотел, чтобы это было правдой, хотел, чтобы существовала вполне осязаемая, хотя и таинственная связь между разными народами, и на фоне этого хотения его догадка прозвучала бы как досадная, никому не нужная тривиальность. Два человека сидели в молчании, чувствуя, как Земля кружит их в мировом пространстве, очень довольные тем, что в разных местах Земли живут люди, которые одинаковым способом считают своих овец.

Когда Джозеф ушел, мистер Ленти, воспользовавшись отсутствием посетителей, пошел на кухню, чтобы обговорить с женой один назревший и со всех сторон обдуманный вопрос.

— Да, — сказал он веско, стоя в дверях кухни на полдороге между двумя своими «я» — семейным и производственным. — Да, я совершенно твердо решил предложить ему после пасхи работать у нас. Он не пылает любовью к поместью, а мне от него и сейчас большая помощь. Он может стать первоклассным сапожником. Да, я приглашу его.

— Он может и жить у нас, — откликнулась миссис Ленти. — Что его ни попросишь, всегда сделает. Пустим его в свободную спальню.

— Как ты думаешь, он согласится? — спросил мистер Ленти в тысячный раз.

— Я в этом уверена, дорогой, — ответила жена. — Мы будем жить все вместе очень дружно и хорошо.

— Отлично, — постановил глава семейства. — Вопрос решен. Я поговорю с ним в его следующий приход, — мистер Ленти удовлетворенно улыбнулся. — Как мы будем славно беседовать!