В Баграме всё спокойно

Я сразу улыбаюсь, представляя, как Элла ищет лопату по всему музею, потом приходит ко мне в больницу – а я весь в гипсе, и голова забинтована, говорит – Александр, просто имейте мужество признать, что вы продали лопату. В конце концов, с каждым случается такое, и я обещаюсь молчать, когда вас будут в партию принимать, если вам сейчас стыдно хоть немного. Это я раньше у нее был Сашенька, славный юноша, а теперь «вы» – и записочка комсоргу, несмотря ни на что. А то и просто в милицию.

Ну вот, теперь белого и пестрого перед глазами больше, зато желтые корпус общежития тоже рядом.

Только бы не говорить ни с кем. Я на части скоро. Хочется спать.

Привет, привет, Костик, да, отлично, дверь перед глазами выпачкана мелом, надпись стерта, не прочитать, а вроде как словно бы дверь наша и не наша, а надписи пошла вторая неделя, неудивительно, что не прочитать; нужно больше лежать, и молоко послать кого-нибудь купить; кого, здесь только Женя, и он пойдет, конечно, но тогда нужно рассказывать; а я не хочу; не могу; даже звука не выходит, только дыхание громкое. Или Светка точно расплачется, бросится убирать все с кровати, укладывать. Я не хочу, чтобы меня укладывали.

Надпись. Обитель. Наша обитель. Мы здесь живем. Я, Женя и Светка. То есть Светка не живет, у нее свой дом есть, своя квартира, не своя, своя и мамина, ее мамы то есть, но все равно вологодская, не откуда-нибудь. А Женя черт его знает откуда. Отсюда, наверное. Никогда не спрашивал, почему живет в общаге, хотя мать в городе, и кто вообще так придумал, когда не разрешают. Не знаю, что бы я делал, если б и мне не дали. Наверное, сушил бы валенки над печкой, просыпался в пять, а выходил в шесть. И шел четыре часа пешком до города, все равно опаздывая на первую пару. Зато были бы валенки, и мама не волновалась.

Обитель. Мел стершийся. Мы тут живем. Я тут живу. Теперь. А дом в Куприянове в снегу стоит. Отец – не знаю, убирает ли, если ли у него широкая деревянная лопата. Может, и нет. Может, он пьет, как это бывает зимой.

Женя и Света разбирают на столе кляссеры с марками. У Жени к маркам прямо страсть. А я еще три недели назад подарил ему те, что собирал в школе. Там были и очень красивые, с музеями и с ленинскими местами. Как-то перегорел.

А я – пальто в снегу, пальто разорвалось по рукаву, нитки торчат. Еще когда на крыльце травматологии упал, поэтому еще и грязь везде, песок.

– Ой, что такое с тобой? – Света еще раньше рядом, помогает снять пальто, – Саш, у тебя же шишка на лбу огромная! И на губе кровь. Ты что, поскользнулся? Говорила – надевай нейлоновый носок на ботинки, кто видит, зато хоть не упадешь…

– Все в порядке, я с крыши упал.

– Как – с крыши? – Света что-то прикладывает к моему лбу. Холодно.

– А, это в музее, что ли? Нормально ты? Там невысоко, – это он догадался, потому что снег чистить тоже раз приходил, когда я к маме ездил. Но тогда было все хорошо. Кажется, даже снега столько не было.

– Вот ведь, на крышу эту на Мира вообще вылезать нельзя – она как деревенский дом. Там трубу почистить – это одно, а снег сам должен вниз скатываться, на то и крыша, – Женька встает у окна, вниз смотрит. Пятый у нас.

– Нормальная крыша. Под углом слегка. Я сам виноват. Еще и лопату бросил, завтра придется снова лезть, – лежу, а перед глазами снова белое, – Я посплю, ладно?

Света кладет ко мне на подушку холодную эмалированную кружку.

Они долго шелестят марками и почти не разговаривают.

***

– Вон окошко светится. Как помню, сейчас прямо вдоль изгороди, там около деревьев. Да, так и есть. Когда гор не видно, не так. Будто на дачу к себе через соседские участки пробираешься.

Ленка держит меня за руку, потому что у меня минус четыре и падала бы постоянно – не люблю ходить в темноте, потому что минус четырех как раз хватает на то, чтобы на расстоянии вытянутой руки за что-то ухватиться. За ствол дерева, если это вдруг оказывается лес, или за стенку дома – и вправду теперь похоже просто на дачные домики, на каких-то малознакомых родственников, которые позвали к себе, а тебе ночью захотелось сходить на речку, и ты постоянно боишься забыть, где они живут, в каком из одинаковых деревянных домиков. Наши шесть соток посреди других соток, если берег разделить на всех. Не совсем берег. Сталепрокатный давал дачи дальше, на тонкой болотистой земле с корягами, на которой ничего не растет все равно кроме репчатого лука.

Вот только на даче ночью не пахнет горячей землей, незнакомыми резко-пряными травами, острой пылью и хлевом. И ты не идешь – сжимая запястье Ленки так, будто без нее в тебя сразу же попадет засевший в горах. Про того, кто засел в горах, ребята повторяют несколько раз, едва только мы из кабины «Урала» вылезли. Я каждый раз говорю, что не смешно, и что перестаньте, накликаете только, но Юрка Семенов и незнакомый, длинный и рыжеватый даже в темноте, только смеются.