В большом чуждом мире

У Валенсио пончо было в крови, и пахло от него очень скверно. Он громко храпел и бормотал во сне: «Ой, ой, синий надсмотрщик…» Его темное, почти черное лицо не казалось ни жестоким, ни тупым. Проснулся он к вечеру на другой день, и Касьяна спросила его:

— Ты уйдешь?

— Останусь.

— Что тебе Дикарь сказал?

— Чтоб я с вами был и работал.

Сестры подробно и долго расспрашивали его и узнали, что жандармы напали внезапно и обратили разбойников в бегство. Кстати сказать, были они тогда не в пещерах. Но позже объединились снова и по приказу Дикаря разбились на два отряда. Один отряд расположился, будто для нападения на жандармов, те собрались дать им отпор, а второй отряд напал на них с тылу. Силач Кондоруми утащил у них пулемет и бросил его в озеро. Потом разбойники двинулись к югу, оставив пятерых убитых и увозя с собой четверых раненых, а его, Валенсио, послали в общину. Сколько убито жандармов, он не знал. Вот и все. Мы от себя прибавим то, чего Валенсио не ведал: его отправили потому, что он снова выказал безрассудное презрение к опасности, вредное и для него, и для всех прочих.

Валенсио завернул ружье в одеяло и спрятал в соломе, на крыше. Потом пошел к озеру, выстирал пончо и развесил на скале. Когда он возвращался, народ говорил, глядя на его мощную грудь и темную кожу: «Каков, однако!» Так, обнаженным стволом, и начал он жизнь в Янаньяуи. Понимал он мало, зато глазом и ухом схватывал многое.

Кончились дожди, приехал отец Местас почтить святого Исидора. Община поставила у часовни каменные столбы, на них положили бревно, повесили колокол, и он зазвонил вовсю: «бом! бом! бом!». Холмы ответили ему, словно и там были колокола. Народ пил чичу, пил и Ва-. ленсио. Потом Паула сказала ему: «Идем к мессе». И он пошел и встал на колени, как все, а священник поднял какую-то большую чашу и еще сердился, что святого не подкрасили, да часовня тесновата. Народ обещал это исправить, — пока все деньги шли на Росендо, с ним беда. Тогда священник сказал: «Бог вам в помощь». Валенсио не знал, кто такой бог, и подумал, что это — начальник посильней Дикаря. Потом явились надсмотрщики в синей форме, и он хотел взять ружье, но Паула его остановила: «Не надо». Валенсио сидел у порога, пока они везде рыскали, искали разбойников да так и не нашли, а проходя мимо него, один надсмотрщик буркнул: «Поймаешь этих кретинов!» Валенсио не знал, и кто такие кретины, но решил, что это слово хорошее, иначе бы тот сказал «ослов». Он очень тосковал по женщине, особенно остро почувствовал это, когда увидел парочку на жнивье. Последнее время он подружился с Иносенсио, и ему захотелось обрюхатить сестру пастуха, как Дикарь обрюхатил Касьяну. Валенсио думал, что если Тадея отойдет подальше от деревни, он с ней сладит. Касьяне скоро рожать, потому Дикарь его и послал и поручил дело, о котором он не сказал даже пастуху, хотя они вместе пасли коров. Коров он любил больше, чем овец, пампа уже высохла, и он, вскочив на коня, без седла, размахивая лассо, сгонял стадо, и общинники говорили: «Да, ездит он ловко!» Еще он любил гулять у озера, ходил туда по ночам, ловил уток прямо руками, сворачивал им шею или перекусывал и пил теплую кровь. Сестры говорили ему: «Не ходи, это место заколдованное», — но уток жарили. И еще они говорили, что нельзя ходить в разрушенные дома, там какой-то Чачо, но он все же пошел и никакого Чачо не видел, — должно быть, тот спал по ночам, бездельник. А больше всего Валенсио любил подниматься на Руми и глядеть оттуда, изучать все тропы, чтобы, как только родит Касьяна… В общем, Дикарь поручил ему одно дело. Гречиху уже собрали, подходило время ячменю, молотьба прошла на славу, но все жалели, что не хватает чичи, а Валенсио скакал на коне, пил чичу, и все ему нравилось, почему только люди недовольны?

Как-то под вечер, уже смеркалось, Тадея шла с желтой выдолбленной тыквой по воду, вдали от домов, и Валенсио повалил ее в овражек. Она сперва сопротивлялась, но потом поддалась, и он узнал, какая она горячая и нежная. Она сказала, что теперь они муж и жена, а Иносенсио, узнав о случившемся, посмеялся и похвалил их, и они стали ждать праздника, чтобы священник их повенчал. Община собиралась построить им дом, — для новых семейств уже соорудили пять домов, Валенсио сам помогал, а пока что они каждую ночь ходили в овражек, и все было хорошо. Собрали общий совет, опять хотели выгнать Порфирио и других пришлых. Валенсио спросил: «А меня?» Все рассмеялись, и никого не выгнали. Порфирио сказал, что надо прорыть глубокую канаву от озера к пампе, чтобы воде было куда стекать, тогда там можно будет сеять, но Чауки запротестовал: это, мол, Порфирио навредить хочет, озеро рассердится, и та женщина из него выйдет. Валенсио подумал, что никакой женщины не встречал, даже у самого глубокого места, возле камней со стороны Мунчи; гнезда там есть, а женщины нет, она, наверное, на середине, но вообще-то они трусы, женщину боятся, он бы ее просто повалил, как Тадею.