В большом чуждом мире

Росендо умолк. Он устал и не знал, что ответить. Ему почудилось вдруг, будто он заблудился в этом мире бумажек, табачного дыма и духоты. На секунду он представил себе, как все дела, белыми кипами лежавшие на полках и на столе, душат его самого, общинников, общину. Сколько бумаг — не счесть, сколько букв, сколько слов, сколько пунктов… Разве в них разберешься? Бисмарк Руис разобрался бы, но ведь он не общинник. Он любит не землю, а деньги. Старый алькальд погибал под грузом бумаг, словно путник, придавленный снежной лавиной. Он не ответил, и судья заявил:

— Вижу, вы не уважаете закон. Причина ясна: вам чужды интересы республики. А почему?

Допрос был нескончаемо долгим. Росендо отвечал все короче, но вдруг, забывая об усталости, снова кидался защищать свою землю, как зверь защищает свое логово. Наконец судья, в знак милости, встал и положил ему руку на плечо.

— Старик, — сказал он, — как человек я прощаю тебе ошибки, учитывая твою усталость. Но как судья я их простить не могу: закон есть закон. Ну, не отчаивайся. Приводи своих свидетелей. Только не общинников — те, конечно, будут тебе вторить. Но они должны знать Руми.

— Таких много, сеньор судья, — отвечал Росендо.

Алькальд поговорил с Руисом, получил инструкции и с помощью рехидоров и старейших общинников принялся искать свидетелей. Он думал, что судья, хоть с виду и суров, человек неплохой, просто хочет все решить беспристрастно и по правде. А как же видение, снежная лавина? Сейчас не до того, надо искать свидетелей.

Часовню не закрывали, и днем перед святым Исидором горели свечи, а вечером к нему возносились молитвы. Доротео Киспе стоял на коленях и, склоняя долу могучую спину и стриженую голову, хрипло и жалобно молился. За ним стояли и молились другие общинники, веря, что святой Исидор умеет творить чудеса и спасет общину. Выглядел он сейчас особенно мирным и довольным. Скоро его день, и все обещали устроить ему небывалый праздник, если он спасет Руми. А пока — пламенно молились, и с догорающих свечей падали горючие слезы.

Росендо и рехидоры искали свидетелей и в Мунче, и в Уйюми, и в поместье на том берегу реки, и в другом поместье, за Вершиной. Все говорили им:

— Оно верно, ваша правда, это каждый знает. Да кто захочет связываться с доном Альваро? Он человек злой, мстить будет.

Пришлось вернуться ни с чем, надеясь, что у других хоть что-то вышло. Страх перед доном Альваро навис над округой, как туча. Общинники жаловались Руису, но он не расстраивался и с пылом ободрял их:

— Ищите свидетелей, ищите… Найдется и здесь совестливый, смелый человек…

Совестливым и смелым оказался некий Хасинто Прието. Лучший в городе кузнец был силен и телом и духом. Темная рубаха чуть не лопалась на его тяжелых жилистых руках и широкой груди; круглое лицо, опаленное кузнечным огнем, покрылось раз и навсегда бронзовым загаром; огромные ладони были тверды от мозолей; сапоги— прожжены раскаленными кусочками железа, а глядел он так, словно примеривался, куда бы ударить молотом. Суровости ему прибавляла морщина меж бровей, но улыбался он на редкость добродушно. С общиной кузнец был в дружбе много лет и учил кузнечному делу Эваристо Маки. Всякий год после уборки урожая он являлся в селение с четырьмя лошадьми за пшеницей и маисом.

— Вот и я, дон Росендо, пропитания ищу…

— Милости просим, дон Хасинто, всегда вам рады.

Останавливался он у Маки, друзья начинали беседовать, и вполне естественно, что на сей раз алькальд рассказал ему о суде и о свидетелях. Никто не идет, сказал он, никого найти не можем.

— Слаб народ, слаб… — заметил кузнец.

— А вы бы пошли?

— А то как же! Я сюда еще подмастерьем хаживал, лет тому тридцать, и всегда земля была ваша. Надо же правду сказать! Рядом было поместье, тогда оно называлось Черный холм, там овец разводили. Теперь эти земли захватил Умай.

Росендо поблагодарил кузнеца и попросил на сей раз принять в подарок маис и пшеницу, но тот отказался:

— Нет, друг дорогой, это будет вроде бы взятка. Правда — правда и есть, ее надо говорить без корысти. Если б я взял зерно, у меня бы сердце болело, словно пузырь от ожога.

— Поедем вместе к Бисмарку Руису, и вы ему скажете.

— А надо ли? Ну ладно, поедем… Закон любую правду разломит, как плохую сталь…

Бисмарк Руис расспросил кузнеца, что и как он заявит, остался доволен и сказал напоследок, что на днях его вызовут к судье. Росендо Маки приободрился. Кузнеца все уважали за честность и хорошую работу — и помещики, которым он подковывал скакунов, и крестьяне, которым он задешево ковал мотыги и ломы. Слово его — не пустой звук.