В бурном потоке

Ну уж пиво или то, чем торгуют сейчас под этим названием, просто в рот не возьмешь. Выдохшаяся преснятина. И не без вины Эрмины, няньки. От пивной до дома она, по крайней мере, раз десять остановится пококетничать с дворниками и приказчиками. Тоже удовольствие! Впрочем, надо ей отдать должное: с двумя-тремя своими платьишками, которые больше скрывают, чем открывают, она ухитряется всякий раз нарядиться по-новому. Всякий раз по-новому и с какой-то вульгарно-соблазнительной изюминкой. До того, плутовка, хитра, что, когда она подает к обеду, приходится сдерживаться, чтобы не ущипнуть ее в зад. Но кто же заводит шашни с прислугой в собственном доме? Тем более что через щель в двери ванной имеешь полную возможность рассмотреть ее не слишком роскошные прелести… Черт побери, что же это такое: он нарисовал фигуру Эрмины с расставленными ногами! Собственно, получилась комбинация Эрмины с маленькой Агатой Тотцауер, которая недавно, полуголая, как в борделе, прошмыгнула мимо него в коридоре, хотя заведомо знала, что Ранкль в это время должен быть у Каролины; он хотел через посредство тетушки заполучить для крестин ожидаемого младенца помощника архиепископа. Тотцауер в кружевных десу очень напоминала тех дамочек на пикантных фотографиях, которые он когда-то рассматривал на досуге в тиши своего кабинета. Да, ведь теперь он может приспособить себе под кабинет комнату Франца Фердинанда. Оттилия, конечно, станет возражать, но, во-первых, на следующий день, как всегда, уступит, а во-вторых, какая польза мальчику, если его комната будет пустовать. Да и вообще, что за идея: комната как дань памяти! Смешно, прозаично, и говорить об этом нечего! Нет, памятник Францу Фердинанду будет воздвигнут здесь, на бумаге, aere perennius, бронзы вековечнее, как сказал еще Гораций…{91} Странно, что мальчик погиб при атаке итальянцев. Что за новости, они атакуют? Это никак не вяжется с той картиной южного фронта, какая создалась у него после гигантского прорыва под Тольмино. Правда, последние две недели что-то не слыхать насчет дальнейшего продвижения на Венецию, но, вероятно, это потому, что вести о событиях в России оттеснили все прочие сообщения, в том числе и с фронтов. А что эти большевистские орды вытворяют, просто уму непостижимо. Национализация женщин! Черт возьми, хоть бы поглядеть одним глазком, если уж нельзя… Нет, это никуда не годится: рисункам женских грудей и бедер не место рядом с подобной одой! Но такова мужская природа: в оболочке человека живет зверь, и от возвышенного до низкого всего один шаг. Впрочем, хватит об этом. Как звучит первая строфа? Недурно, клянусь Юпитером, недурно! Кавалерийская песня прекрасно подходит для рефрена. Просто великолепно:

В четырнадцатый год, когда встал наш народ,
Нас трубы той песней позвали.
Прекрасней смерти в мире нет,
Чем смерть на поле брани…

Потрясающе! Напоминает Теодора Кёрнера или Вильденбруха{92}, но, разумеется, это лишь созвучность родственных лир, ода, бесспорно, отмечена своеобразием его собственного таланта. Да, теперь, как говорится, пошло на лад, теперь уже его не удержишь, теперь поэтическое вдохновение пробьет себе путь, как горный поток весной.

А я, старый ствол, средь пуль уцелел,
В бою меня смерть пощадила;
Ты — древнего рода росток молодой…

Хм! Старый ствол — не вызывает ли это впечатление чего-то трухлявого, непрочного, отжившего? А ведь Ранкль чувствует себя полным сил и бодрости. Нет, совершенно очевидно, надо сказать «кряжистый ствол». Кряжистыми были дубы Вотана. Кряжистыми были и витязи Эдды. Кряжистый — единственно верное слово.

Я, кряжистый ствол, средь пуль уцелел,
В бою меня смерть пощадила;
Ты — древнего рода росток молодой,
Тебя возлюбила старуха с косой
И песней благословила:
Счастливей смерти в мире нет,
Тарам там-там, тарам там…

Можно ли найти более подходящее стихотворение для ученического хора? Непременно надо будет уговорить областного школьного инспектора и господ из комитета Югендвера присутствовать на торжестве. Ученики, входящие в Югендвер, выстроятся с учебными винтовками и при чтении стихов «возьмут на караул». А после можно будет выступить с речью о юношах, приносящих себя в жертву на алтарь отечества, или нечто подобное, с упоминанием имен павших учеников.