В бурном потоке

— Нет, спасибо, мне и от первой рюмки слишком сладко. Но скажите, Свен, дорогой мой, как мы с вами проведем сегодняшний вечер?

На что он, после каждой фразы проводя пальцем по белокурым, будто сделанным из пакли, усам, ответил:

— Да как обычно, я думаю. Сначала прокатимся. Потом пойдем куда-нибудь потанцуем. Потом, как договорились, заедем за вашим супругом в «Эспланаду». А как бы мы еще могли провести с вами время?

— Нет, я решительно не знаю, как бы мы еще могли провести с вами время, господин майор, — сказала она и ушла в дамскую комнату, а оттуда домой.

Любопытно, ждет ли еще Хендриксен, что она вернется со свеженапудренным носом? Или наконец освоился с мыслью, что она дала ему отставку?

Валли закурила американскую сигарету из пачки, которую Хендриксен прислал ей вместе с карамелью. Глубоко затянулась и медленно выпустила дым через ноздри. Она представила себе, как Хендриксен сидит в опустевшем ресторане «Клементиненхоф», уставившись на остывшую бурду в кофейной чашке, и быстро, одну за другой, глотает несколько рюмок ликера, причем щеки его (больше от любовных огорчений, чем от алкоголя) надуваются и багровеют.

Ей почти стало его жаль. Но уж слишком он пышет здоровьем и уж слишком положителен! Заранее смирился с тем, что останется на бобах, и потому еще безнадежнее завяз в своей несчастной гимназической любви! Так однажды было уже в августе четырнадцатого года, когда он вызволил Валли из сотрясаемой мобилизационной горячкой и шпиономанией Франции и благополучно доставил в Женеву. Не являй он собой в то время образец благородства и благовоспитанности, будь он мужчиной, а не хрестоматийным героем, тогда… да, что тогда? Тогда он, вероятно, был бы теперь еще более несчастен. И к тому же растерял бы все иллюзии и разжирел.

Валли так резко перевернулась на другой бок, что кровать заскрипела. Это была очень широкая кровать с кружевным пологом, серебряным шнурком для звонка и откидным столиком для завтрака в постели. Не кровать, а мечта, совсем во вкусе Елены, которая перед решенным было переселением в Баден купила ее и выслала вперед, а потом, разумеется, осталась дома. Вот Елена, та была бы подходящим объектом поклонения для Хендриксена. Только старовата немножко… но лет пятнадцать, двадцать назад… Ах, какой бы это был союз: несостоявшаяся Бовари и отнюдь не склонный к самоубийству Вертер! И в качестве третьего в треугольнике — дядя Макс Эгон с его тоской по людям эпохи барокко.

Бедный Макс Эгон! Когда он в октябре предложил Валли и Каретте время, которое они проведут в императорской ставке, погостить у него на вилле «Елена», предполагалось, что это всего на несколько дней. Но несколько дней превратились в три месяца. И кто знает, как долго они еще пробудут здесь. Закончив в несколько сеансов основной заказ — портрет начальника генерального штаба для серии открыток «Помощи фронту», Каретта брал все новые и новые заказы, от которых, собственно, мог бы и отвертеться. Почему он так поступал, было для Валли загадкой, и чем больше она ломала голову, тем это становилось непонятнее. Каретта, всегда утверждавший, что лучше иметь дело с самим богом, чем с его святыми, брался писать всяких генеральских дам, придворных, флигель-адъютантов.

Валли находила этому лишь одно объяснение: Бруно захвачен тем, что в один из их редких серьезных разговоров назвал «колдовским, насыщенным катастрофой воздухом Бадена».

Действительно, в расположенном всего лишь в часе езды от Вены курортном городке, сохранившем, в отличие от серой, обшарпанной столицы, даже и сейчас, после трех с половиной лет войны, блеск довоенной жизни, царила удивительно возбуждающая, исполненная пьянящей прелести атмосфера.

Дух меланхолии и вместе с тем разнузданная жажда наслаждений правили баденским светским обществом. Кругом, куда ни глянь, смерть собирала жатву, и не только люди умирали на фронтах и в голодном тылу — рушились также традиции и установления Габсбургской монархии. Одно за другим они отмирали на гниющем заживо теле: армия, бюрократия, весь старо-австрийский порядок. Но даже в его предсмертных хрипах было что-то от былого задора и мелодий Иоганна Штрауса.