В бурном потоке

Казино, ипподром, курортный парк представляли собой прямо-таки идеальные кулисы для императорской ставки{94}. На картах оперативного отдела, разместившегося в бывшем игорном зале, вместо начертанных еще осенью стрелок «Направление — Венеция», теперь отмечались лишь линии отступления и оборонительные позиции. В военной канцелярии его апостолического величества множились донесения о массовом дезертирстве солдат-славян. Генерал-квартирмейстер каждую неделю не знал, раздобудет ли он хотя бы половину необходимого для фронта хлеба. Но вечер за вечером в ночных кабаре и ресторанах играли цыганские оркестры и кружились пары. Каждое воскресенье эрцгерцог Альбрехт давал своей свите и целому цветнику дам в Гранд-отеле «У зеленого дерева» завтрак с шампанским, за которым пили не из бокалов, а из серебряных башмачков. Ставки на столах для баккара в отеле «Эспланада» достигали пяти миллионов, а финансист Кастильоне за одну партию в «трант-э-карант» проиграл сумму, равную полученной за последнюю поставку военному флоту пятидесяти тысяч бризантных снарядов. В курзале венская труппа ставила «Мужские моды 1918 года», «Женщина и паяц», но особым успехом пользовался водевиль «Весело рушится мир», куплеты из которого публика неизменно подхватывала при исполнении на бис.

Кто станет
улицы подметать?
Кто станет
улицы подметать?

Валли невольно вытянула губы и стала насвистывать:

Господа с позументами,
Орденами и лентами, —
Они станут
Улицы подметать.
       Ю-ху!

Да, баденский воздух в самом деле был колдовским. В нем смешались и хохот бесшабашного «после нас хоть потоп», и предчувствие неминуемого поражения, и ожидание давно надвигавшегося переворота, и переоценка всех ценностей. О многом, очень многом говорил этот воздух. И лишь об одном умалчивал: когда именно начнется великая перетряска. Она могла начаться завтра или через месяц, а может, только через год.

Пока срок еще дан,
Я желаю быть пьян!
Вина Гринцинга,
Лей мне в стакан,
       Ю-ху!

Продолжая насвистывать, Валли принялась натирать лицо кремом. Кольдкрем ей тоже преподнес Хендриксен. Он специально выписал его для Валли из Стокгольма. Там пока еще все есть. Прокатиться в Швецию было бы совсем недурно. Хендриксен, наверное, без особого труда может получить для нее разрешение на въезд или что там требуется. И он с восторгом это сделает, особенно после сегодняшнего ее фокуса, он из тех мужчин, которых держишь на привязи тем крепче, чем хуже с ними обходишься…

Если б Свен Хендриксен все это слышал! Он ужаснулся бы и… восхитился. Он всегда восхищался способностью Валли афористично выражать свои наблюдения и идеи, и особенно их «демонизмом». Слово «демонизм» он изобрел в одну из редких минут вдохновения. Это была высшая похвала, как он однажды признался ей, немножко, размякнув после десятка рюмок водки, но все еще донельзя корректный. Если на то пошло — он очень мил, этот длинный Свен. Но для интрижки, пусть самой крохотной, этого все же недостаточно. Даже для воображаемой интрижки.

Мысли Валли перенеслись с Хендриксена на мужа. Бруно и сегодня ушел сразу после завтрака, сказав, что до вечера должен работать над двумя портретами и переделать еще множество всяких дел. Пусть Валли развлекает ее шведский трубадур, а к полуночи они встретятся в маленьком игорном зале «Эспланады».

Сколько у него постоянно всяких встреч и переговоров. А что, если за всем этим кроется женщина? Странно, такое подозрение возникло у Валли впервые и даже не очень ее укололо.

Что это значит? Неужели у них с Бруно не все хорошо? Может, и эта любовь пошла на убыль?

Но теперь Валли отчетливее почувствовала укол и поняла, что жало засело не сейчас, она носит его в себе уже несколько дней, точнее, с прошлой среды. Она случайно проходила мимо мастерской Бруно и вдруг увидела, что он сжигает какие-то письма. Однако ни один муж, которого жена застает за уничтожением любовной переписки, не стал бы себя вести так непринужденно, как вел себя Бруно. Правда, она не знала, пожалуй, никого, кто мог бы сравниться с ним в чисто актерском умении притворяться. Как-то он рассказал ей, что однажды во время любовного свидания с женой своего учителя, потревоженный телефонным звонком обманутого мужа, совершенно хладнокровно принял приглашение в тот же вечер пожаловать к уважаемому маэстро и его очаровательной супруге на чашку чая.

Было ли это простым бахвальством?