В бурном потоке

Во второй раз за этот вечер Ранкль вскипел.

— Это же!.. Повятовский, говорите? Из Комитета помощи сиротам войны. Он же кругом в долгах, этот старый жуир и… и… — Ранкль не находил слов.

Агата с ехидной любезностью подсказала:

— Старый жуир и развратник, совершенно верно. Он познакомился с фрау фон Трейенфельс на комитетских вечерах за вистом и тотчас влюбился в ее доходы. Свадьба назначена на рождество. Мысль венчаться под рождественской елкой внушена им.

— Но это же почти… почти насилие над престарелой!

Агата щелкнула пальцами.

— Ну, это кто как посмотрит. Во всяком случае, барон едва может дождаться минуты, когда назовет Каролину своей. Причем уже сейчас обманывает ее напропалую. У меня имеются доказательства. Вот! Желаете взглянуть? — Агата достала из ридикюля пачку лиловых листочков и помахала ими перед носом Ранкля. — Эти любовные послания я получила от него за последние две недели. Он делает мне тут такие предложения, что можно со смеху помереть. Но тете Каролине они вряд ли покажутся смешными. Напротив. Спорю на что угодно, что старая карга, при всей своей скупости, выложит за них хороший куш.

— Чудовищно! Так вы хотите…

— Десять тысяч крон наличными или в обеспеченных бумагах. И мне кажется, вы самый подходящий человек, чтобы посоветовать тете Каролине эту сделку… Тсс! Выслушайте меня до конца! Я пекусь не только о своей, но и о вашей выгоде. Имея в руках такой козырь, как эти письма, вы можете иначе разговаривать, если, как я предполагаю, захотите оградить фрау фон Трейенфельс и семейное достояние от посягательства этого авантюриста. Неужели мне надо вам это разжевывать.

— Нет. — Терзаемый самыми противоположными чувствами и расчетами, Ранкль наконец принял решение. Он протянул руку за письмами. — Давайте сюда! Я берусь это уладить. — Он спрятал лиловый пакетик во внутренний карман домашней куртки и твердой рукой застегнул ее на все пуговицы. Выражение его лица изменилось. Он смерил Агату таким взглядом, каким швейцар в ресторане оценивает плохо одетых посетителей. — Вот. Так что я еще хотел сказать? Надеюсь, вы сами понимаете, что ваши требования чрезмерны. Во всяком случае, я и не подумаю просить для вас десять тысяч. Пяти достаточно. Сверхдостаточно.

Отвечая, Агата опять преданно вскинула на него глаза.

— Вы слишком дешево цените эти письма, дорогой директор. Впрочем, тут не все. Половину я приберегла до завершения сделки. В таких случаях излишняя предосторожность всегда уместна, даже когда ведешь переговоры — с родственниками.

Ранкль несколько секунд не мог слова вымолвить. Наконец он проворчал:

— Хорошо. Семь пятьсот.

Агата медленно покачала головой.

— Можно подумать, что вы поверенный тети Каролины, а не мой друг. Но так и быть, скажем, восемь тысяч, хотя отдаю за бесценок. Уж такая я с рождения невезучая.

— Да, оно и видно! В вашем положении вам бы бога благодарить, что вы не кончите под забором. Но нет, вам всего мало…

— Не оставим ли мы общефилософские рассуждения на потом? — мягко прервала его Агата. — Если вы сейчас не позвоните Елене, вам придется приютить меня на эту ночь у себя.

— Благодарю, только этого мне недоставало!

Ранкль пошел к телефону и стал крутить ручку.

Дожидаясь, чтобы его соединили, он кинул взгляд через плечо. Агата сидела на пуфе, положив ногу на ногу, и пудрила нос. Ее кукольные глаза блестели, как стеклярус, губы были сложены трубочкой. Сквозь мышиные зубки она самозабвенно насвистывала мотив модной песенки: «Карнавальная фея, карнавальная фея…» Ранкля охватила бешеная ненависть. Опасная стерва, подумал он. Как умеет прикидываться! Жеманилась хуже невинной девушки, а при этом ей и терять нечего. Просто затмение на него нашло. У нее и фигура-то никудышная. Грудь — будто второй зад!

Сонный голос Елены ворвался в этот внутренний монолог, спросив, кто говорит. Он встрепенулся:

— Алло? Елена? Это Ранкль. Целую ручку. Скажи, дорогая, могу ли я тебя просить о личном одолжении? Нет, не для меня, а для нашей милой маленькой Агаты…

XIV

Прага, гостиница «Голубая звезда»,

1 декабря 1917 года.

Бруно, carissimo!

Прошу тебя ничему не удивляться. Ни почтовой бумаге со штампом гостиницы, ни тому, что я пишу тебе лишь на третий день по приезде сюда. А главное, не удивляйся содержанию письма. Пойми, что это как бы корреспонденция из сумасшедшего дома. В нашем благородном семействе все буквально с ума посходили. Все, как один: тетя Каролина, наша Бовари, Ранкли, Гвидо Франк (он тоже в Праге, да еще в какой роли! Впрочем, сейчас узнаешь!), домашний дракон Шёнберг и, наконец, Агата, эта маленькая провинциальная гадючка, — все, вольно или невольно, участвуют в некой комедии ошибок, безумнее которой свет не видывал.