В бурном потоке

Но как раз в эту минуту Нейдхардт обнаружил, что уже нечем «промочить горло», и заказал еще бутылку рюдесхеймера. Он понюхал вино, как нюхают редкостный цветок, опустил веки, облизнул языком уголки рта.

— Такие вот две-три бутылочки вполне могут заменить небольшой полет со всякими трюками, — сказал он задумчиво, — следовало бы устроить маленький запас этого вина. — Затем продолжал развивать эту мысль: — А почему, собственно, маленький, почему не сразу — большой? В конце концов скромны только оборванцы, а не смеющиеся наследники а-ля Ранкль, которые получили от заботливого тестя в придачу ко многому еще и патрицианский дом с винным погребом! — Кстати, Нейдхардт как раз хотел поговорить о рейтеровском доме. Ведь если он, Нейдхардт, останется в Праге в качестве офицера-инструктора, ему следует приискать себе подходящую квартиру, а что может быть естественнее, если бывший лейб-фукс приютит своего старшего по корпорации в унаследованном доме? Невозможно? Как так? Почему? Неужели он понял правильно? Ранкль даже не получил своей доли в этом доме? А кто эта фрау фон Врбата-Трейенфельс, которая сейчас одна занимает весь бельэтаж? Сестра покойного? Вдова? Детей нет? Состоятельная? Но ведь в такой громадной квартире старая дама должна себя чувствовать чертовски одинокой? Разве тогда не самое естественное поселить у нее симпатичного гостя? Ах, вот что, Ранкль уже подумывает о том, чтобы самому туда въехать! И это очень разумно, принимая во внимание постоянное увеличение его семьи. Но тут одного решения мало, вполне вероятно, что при теперешнем жилищном кризисе та же мысль придет в голову и некоторым другим родственникам или друзьям старой дамы. При данных обстоятельствах есть только один успешный тактический ход: а именно — внезапность действий. Ранкль должен немедленно поставить всех перед совершившимся фактом.

С этими словами Нейдхардт поднялся, намереваясь уйти из ресторана.

— Какой ее точный адрес? Предоставь все мне, Фриц, уж я умею организовывать вселения.

Ранклю пришлось применить все свое искусство уговаривать, чтобы его остановить; он даже прибег ко лжи во спасение, заявив, что Каролина в принципе уже согласилась переговорить о его въезде в дом Рейтеров. Однако выражение «ложь во спасение», как тут же про себя констатировал Ранкль, в данном случае не подходило, скорее можно было говорить о пророческом предвидении развивающихся событий. Ибо было ясно, что он заставит Каролину пойти на уступки в вопросе о квартире. И разве ему сейчас могло хоть что-нибудь не удаться? Задумчивым взглядом окинул Ранкль своего собеседника: лицо с резкими чертами, напоминающее борзую, элегантная талия пилота, Железный крест. Да, правильно выразился поэт — рука об руку с таким молодцом можно «ввести свой век в должные границы»{8}. Ранкль затрепетал, ощутив это в самых глубинах кишечника.

— Прости, на одну минутку! — пробормотал он торопливо и скрылся за темной портьерой, деликатно маскировавшей дверь в глубине комнаты.

Когда он спустя некоторое время вернулся, Нейдхардт уже исчез. Вместе со счетом метрдотель подал ему записку. В ней было написано:

«Милый Фриц! У меня совсем из головы вылетело, что в три я должен быть в военном управлении. Еще увидимся. Я тебе позвоню. Будь добр, пока оплати счет. До свидания!

Эрих.

P. S. Я приказал завернуть мне бутылку рюдесхеймера с собой. Советую последовать моему примеру».

С чувством мучительного отрезвления Ранкль отправился домой. Дома его ждал еще один неприятный сюрприз. Оттилия заявила, что няню, приглашенную по указанию врача, а также новорожденную девочку придется поместить временно в кабинет Ранкля, больше некуда. А когда он с горечью воскликнул, где же ему, во имя всех чертей, теперь читать, писать и предаваться размышлениям, Оттилия, с совершенно несвойственным ее покорному характеру раздражением, спросила: кто из них двоих пожелал во что бы то ни стало иметь этого четвертого и кому вообще пришла в голову дурацкая идея после пятнадцати лет супружества изменить системе одного ребенка и народить кучу крикунов?

Таким образом, всякие дальнейшие попытки Ранкля отстоять свою рабочую келью были заранее обречены на неудачу. На следующий же день Ранкль стал свидетелем того, как его рапиры были сняты со стен и унесены на чердак, обтянутые турецким ковром подушки на его софе исчезли в белых наволочках; как его столик с набором трубок подвергся унизительному изгнанию в переднюю, где его втиснули между швейной машиной и ящиком для обуви.

Именно это и заставило Ранкля повести осаду на фрау фон Трейенфельс не постепенно и методично, как предполагалось раньше, а сразу же перейти в атаку. Он немедленно отправился к Каролине, твердо решив пустить в ход любые доводы — сентиментальные, патриотические и просто вымогательские, лишь бы добиться своего.