В бурном потоке

Он был очень удивлен, когда встретившая его фрейлейн Шёнберг заявила, что барыня уехали по делам.

По делам? В Ранкле сразу проснулась подозрительность. Ведь Каролина всегда считала «дела» чем-то вульгарным и уклонялась от них всеми способами. В его ушах снова зазвучали слова Нейдхардта о родственниках или друзьях, которые могут метить на ее квартиру. И что это за дела, которыми надо было заниматься, не дождавшись конца траурной недели?

Фрейлейн Шёнберг уверяла, что она вот настолечко понятия не имеет об этих делах. Но на ее добродушном, курносом, как у мопса, лице было явно написано, что она знает гораздо больше, чем говорит. Ранкль дорого бы дал за то, чтобы иметь возможность пустить в ход руки и принудить ее быть благоразумной. Но этого делать было нельзя. Поэтому он фамильярно потискал ей локоть и пригласил навестить Оттилию:

— Вы же должны, дорогая, поглядеть нашу новорожденную! Мы жаждем услышать ваше мнение, ведь вы у нас специалистка!

Фрейлейн Шёнберг жеманно отмахнулась:

— Господин доктор оказывает мне слишком большую честь!

— Ну что вы! В ребятах вы разбираетесь, как никто, это известно всему свету.

— Да нет… не знаю… А когда можно навестить вашу супругу? Может быть, завтра, после полдника?

— После полдника? Что за идея, приходите к нам полдничать! Никаких возражений! Решено и подписано!

— Ну тогда… Конечно… С большим удовольствием! Часа в четыре? Это ничего? Но право же, для вас только лишние хлопоты. — Фрейлейн Шёнберг еще раз жеманно поклонилась. — А что, простите, мне передать барыне от господина доктора?

— Передать? Да я не знаю… Слушайте, лучше всего ничего не говорите о том, что я был. — Он вдруг умолк, смутившись, затем поспешно продолжал: — Дело в том, что я собираюсь сделать ей сюрприз.

— Господин доктор может на меня положиться. С какой улыбкой соучастницы она это пропела!

Ранкль искренне пожелал, чтобы ее немедленно хватил удар, и сказал прочувственно:

— Итак, до свидания, голубушка, завтра в четыре!

Едва он очутился на улице, как ему десятками начали приходить в голову ловко закругленные удачные обороты, с помощью которых он сразу же смог бы поставить на место это ничтожество Шёнберг. Весь обратный путь он грыз себя за то, что не может вернуться и начать с ней весь разговор сначала. А тут, как назло, ему еще встретился Франц Фердинанд и, увидев отца, испуганно шмыгнул за угол, так что стало совершенно ясно: мальчик не выполнил своего обещания, не заявил о том, что хочет пойти добровольцем, да и не собирается его выполнять.

Ранкль явился домой в самом отвратительном настроении. Из отобранного у него кабинета доносился рев младенца и запах только что вскипяченного молока. На подставке для трубок висел ярко-розовый кружевной чепчик с отглаженными бантиками.

— Дерьмо проклятое! — Он сорвал чепчик с подставки и зашвырнул за ящик для обуви.

IX

Хотя Ранкль твердо решил в ближайший же день, свободный от занятий, повторить визит к Каролине, прошло все же почти три недели, пока ему удалось выполнить свое намерение. И эти недели были для него ужасны. Казалось, все и вся сговорились довести Ранкля до отчаяния.

Началось с того, что некий чешский депутат рейхсрата узнал об истории с Грдличкой и грозил сделать официальный запрос. Еще совсем недавно Ранкль по этому поводу только иронически пожал бы плечами; ведь перевыборов в рейхсрат не было уже три года{9}, и депутат, особенно славянин, располагал при военном режиме меньшей властью, чем начальник самого мелкого жандармского управления. Однако молодой император{10}, в судорожной попытке открыть некий клапан и дать выход все нарастающей напряженности в стране, объявил возврат конституционных порядков. Некоторые чрезвычайные постановления были уже частично отменены. Предстояла также отмена запрещения демонстраций и выступлений в защиту мира. Несколько приговоренных к смерти вождей чешской оппозиции были помилованы. Премьер-министр вел переговоры с парламентскими партиями относительно программы рейхсрата, и все те власти, которые до сих пор относились к депутатам лишь с недоверием или пренебрежением, в настоящий момент всячески с ними заигрывали.

Ироническое пожимание плечами было теперь не к месту. Парламентское расследование истории с Грдличкой могло иметь самые неприятные последствия. Друг директора из министерства просвещения неофициально предупредил его. И этого было достаточно, чтобы повергнуть в истерический страх старого педагога, ожидавшего орден за свои заслуги. Был срочно созван педагогический совет, директор произнес речь и в ней назвал Ранкля «жестокой натурой в духе Нерона», человеком, который намерен потянуть за собою в пропасть всю гимназию, и заклинал его принести свои извинения семье Грдлички и тем предотвратить беду.