В бурном потоке

Я осталась одна в маленькой гостинице «Альпийский приют». Душко пришлось вернуться в Женеву — сменить коллегу в больнице. К тому же он непременно хочет участвовать в интернациональной демонстрации, назначенной на завтра. Демонстрация должна пройти под лозунгами: немедленное начало мирных переговоров между всеми воюющими странами и прекращение поставок оружия, которое швейцарцы вновь продают как немцам, так и французам. Я, собственно, собиралась ехать с ним, но потом дала себя уговорить и осталась. Во-первых, из-за моего «положения» (об этом ниже!); и, во-вторых, в отсутствие Душко я скорее закончу перевод, который давно должна была сделать для очередного номера «Маяка». Послезавтра Душко обещал вернуться и провести со мной еще денек. Мы уехали сразу же после регистрации, приведя в исполнение давно задуманный и много раз откладываемый план — совершить трехдневную поездку в горы.

Кроме меня, здесь живет только старая англичанка, с виду совершенный отставной майор, служивший в колониях его величества, но только женского пола. Сходство довершают седые усики на верхней губе и драгунский бас. Снег еще не годится для лыж, доступны только прогулки в горы, да и то со многими препятствиями. Мы совершили несколько далеких походов, особенно мне понравился вчерашний: с вершины Доль через Живрин, все время держась гребня, к пику Нуармон. Там я вдруг почувствовала головокружение, правда, минутное и не очень сильное, но от Душко оно не укрылось, он считает, что я беременна.

Собственно, я и сама уже последние дни это подозревала. А теперь знаю наверняка. И знаю также, что сохраню ребенка. Мы обсуждали это вчера до поздней ночи. Наше время не очень располагает к тому, чтобы обзаводиться детьми. В особенности когда близится революция и ты хочешь быть на своем социалистическом посту. Мы тщательно взвесили, не прервать ли беременность (что было бы вполне возможно и во всех отношениях оправданно). И в конце концов оба отказались от этой мысли. Я хочу иметь ребенка, ребенка от Душко. Кто поручится, не предстоят ли нам в дальнейшем те же, если не еще большие, трудности? И разве не верим мы в победу? Разве не знаем, что в наши дни она из утопического далека передвинулась в обозримое будущее?

До этой самой минуты я еще видела сани, на которых укатил Душко. Но вот они исчезли из глаз, и мною овладел необъяснимый страх. Надо было ехать с ним! Я гоню от себя эти мысли, типичные фантазии беременной женщины.

А может быть, все дело в книге, подвернувшейся мне под руку в холле? Это книга английского писателя Уэллса, по-видимому, считающего себя социалистом. Но как мог социалист написать такое?

«Человек всегда останется одинаковым. Неисправимо жестоким, завистливым, хитрым и алчным. Лишенный всех покровов и прикрас, человек — все тот же трусливый, воющий зверь, каким он был сто тысяч лет назад».

Пока я размышляю над этими словами, мне кажется, что я вслушиваюсь в себя, проникаю слухом глубоко-глубоко, туда, где сейчас начинает жить мое дитя. И я ловлю себя на том, что с ним беседую. Я говорю ему, что оно увидит свет в весьма неспокойном мире, в бурную эпоху войн и революций.

Заря свободы уже видна,
Но ночь над нами еще черна.

Не бог весть какой значительный стишок. Но сейчас он исполнен для меня глубочайшего смысла. И я шепчу своему ребенку (и при этом великая уверенность, великий покой нисходят мне в душу): «Ты будешь счастлив. Ты будешь борцом. Борцом за самое лучшее, что есть на земле, за право на счастье для каждого. Ты будешь строить с другими лучшую жизнь, в которой человек человеку не волк, а товарищ и друг. Ты увидишь, как золотые сны человечества будут сведены с небес на преображенную землю, наконец-то достойную человека. Да, ты увидишь это, дитя мое. Счастливое мое дитя!»

XI

Накануне Адриенна долго не могла уснуть. Причиной была последняя ее запись в дневнике. Даже засыпая, даже во сне она продолжала думать об этом. И вот, едва проснувшись, Адриенна вполголоса стала перечитывать те строки, которые, пока она писала, были для нее исполнены истины и красоты, а сейчас показались нестерпимо фальшивыми и выспренними.