В бурном потоке

Когда она так сидела, наклонившись над дневником, в раздумье подперев подбородок, сдвинув брови и критически скривив рот, ее сходство с Александром Рейтером становилось особенно заметным, хотя вообще-то она меньше походила на деда, чем Валли. И не только выражение лица Адриенны, но и приговор, который она вынесла, кончив читать, напоминал «патриарха» семейства Рейтеров. «В качестве упражнения по стилистике, девочка, вполне приемлемо, но… Как это сказано у Шекспира? «Дельней, да безыскусней»{101}. Однако вывод, который сделала затем Адриенна, уже не имел ничего общего с рейтеровской жизненной философией, заключавшейся в том, чтобы стоять над жизнью, скользить по ее поверхности и не мешать другим делать то же самое.

Дельней — да, вот в чем суть! Благие пожелания и планы для будущего ребенка — у кого их нет! Суть же не в словах, а в делах! Для того чтобы ребенок мог участвовать в созидании новой жизни, мать должна уже сегодня что-то делать. Пусть это будет мелкая будничная работа — раздача листовок, вербовка подписчиков для партийной прессы или участие в демонстрации…

В ту же секунду у нее созрело решение вернуться в Женеву. Она собралась за десять минут. Чай выпила стоя, бутерброды сунула в сумку и выскочила из столовой еще до того, как воинственная англичанка успела выразить сдержанное возмущение по поводу манер своей юной соседки по комнате и по обеденному столу.

С поездкой в Женеву ей не повезло. Лошадь захромала, и Адриенна не поспела на скорый. В город прибыла с опозданием. Лил дождь. И все же на улицах толпился народ. Чувствовалась какая-то тревога. Повсюду усиленные наряды полиции, на мостах через Рону, перед ратушей и также на площади Бург-де-Фур, против Дворца юстиции. Мимо проехала набитая полицейскими трамвайная платформа. Из обрывков разговора нескольких солидных мужчин в котелках и с зонтиками Адриенна поняла, что власти приняли меры против «большевистской демонстрации». Со стены манежа свежий плакат возвещал:

«Красный Интернационал готовит беспорядки! Граждане Женевы, будьте начеку! За так называемой демонстрацией в пользу мира кроются темные замыслы…»

На месте сбора, перед Народным домом, Адриенна уже никого не застала. На ставнях кабачка висела записка: «Закрыто по случаю демонстрации». Что ж, это естественно, Поццуоли, хозяин кабачка, и оба кельнера — активные товарищи, они не пропускают ни одной демонстрации. От табачного торговца на углу, сочувствующего движению, Адриенна узнала, что полиция, по-видимому, боясь повторения цюрихских инцидентов, запретила шествие к ратуше. В ответ последовал призыв — по одиночке или небольшими группами двигаться к центру и там собраться.

Когда Адриенна шла обратно к старому городу, ей все чаще попадались улицы, оцепленные полицией. Окольными путями добралась она до университетского квартала, и здесь наткнулась на еще более густые оцепления. И никого из товарищей! Но вот наконец знакомые лица: Жермена Нюсслейн, «красная совесть» философского факультета, и речистый доктор Визер. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, в какой-то подворотне. Адриенна бросилась к ним и стала махать и кричать. Но Жермена, сделав вид, будто ее не узнает, потянула своего друга в дом. Дверь захлопнулась перед самым носом у Адриенны. Ошеломленная, она стояла, не зная, что и думать. А потом пошла, еле волоча ноги, словно на них пудовые гири.

Мимо промчалась пролетка и обдала ее брызгами грязи. Адриенна этого даже не заметила. Какой-то субъект увязался следом и стал бормотать ей в ухо: «Мадемуазель, в такую погоду… позвольте мне…» Она резким жестом его отстранила. Он крикнул ей вслед площадное слово. Адриенна втянула голову в плечи. Будто заблудившийся ребенок, она устала, отчаялась.

— Товарищ Рейтер! — вдруг окликнули ее сзади. Это был товарищ из Лозанны, судовой кочегар. Он тоже искал участников демонстрации. Как, и Адриенна не знает? Что ж, не важно. Они поищут вместе. А не найдут, тоже не беда. Они сами устроят демонстрацию. Это проще простого! Из своих многочисленных карманов он достал красный галстук и на манер флажка привязал его к складному метру, который извлек из другого кармана. А потом стал насвистывать на ключе первые такты «Марша генеральной забастовки»: «Debout, les frères de la misère!»[88]. При этом он ободряюще и чуть озорно подмигивал Адриенне: его лицо, обезображенное многочисленными бородавками и заячьей губой, вдруг показалось ей чуть ли не красивым. Она невольно улыбнулась.

То ли ей кажется, то ли в самом деле небо посветлело. Да и дождь словно бы плещет веселей. Но Адриенне так и не пришлось проверить свои впечатления. Улицу заполнила густая толпа. Откуда-то вынырнули полицейские, раздались пронзительные свистки.