В дебрях Маньчжурии

– Мама твоя далеко и не услышит тебя! – продолжал он вытирая мокрое лицо и волосы Юрочки, – а если ты будешь умником и послушным, я отведу тебя опять к маме и папе! Ну а теперь вставай и пойдем! Нести тебя тяжело! Видишь какой ты большой да гладкий! – сказав это, Иван закинул мешок с провизией за плечи, взял Юрочку за руку и повел его вглубь темного дремучего леса.

В трудно-проходимых местах, в буреломе и зарослях, где маленькие ножки ребенка не могли справиться, Иван поднимал его, переносил через препятствия и снова ставил на землю.

Мальчик беспрекословно повиновался чужому человеку, инстинктивно чувствуя свою полную беспомощность среди этой неуютной, незнакомой обстановки страшной тайги. Молча, безропотно следовал Юрочка за Иваном, изредка прося его помочь при перелезании через камни и поваленные бурей деревья.

Опасаясь поисков и погони, Иван шел по самым диким, заросшим местам, где не ступала еще нога человека и только одни дикие звери протоптали свои извилистые едва заметные тропы.

Бедный осиротевший ребенок с ужасом прислушивался к шелесту листвы, к шуму тайги и другим неведомым звукам, поражавшим его непривычный слух.

На высоком перевале, где ветер еще сильнее шумел в вершинах таежных великанов, путники остановились. Ребенок жаловался, что у него ножки болят и Иван, скрепя сердце, соглашался передохнуть.

– Ты, может быть, есть хочешь? – обратился он к несчастному мальчику, упавшему на траву в изнеможении, – вот тебе хлеб и кусочек сала. Поешь – легче будетю Да не плачь, а то лесной дух услышит и съест тебя!.. Ничего, ничего. Вот водица с сахаром. Попей, а вечером будем раскладывать огонь. Будем варить чай. Спать ляжем на еловых постелях. Весело будет!.. – так утешал плачущего ребенка Иван и гладил по шелковистым волосам его своей жесткой преступной рукой.

– Иван! Зачем ты увел меня от мамы и папы? – спросил однажды Юрочка во время привала своего похитителя.

– Видишь-ли, малец, – подумавши ответил беглый каторжник, – это не твоего ума дело! Много будешь знать – скоро состаришься! Вот, когда увидишь маму, ты и спроси ее – зачем. Стало быть так надо!.. Ну, вставай, да и пойдем! А то медведь нас почует и разорвет! Что? Замаялся? Ну, ничего, ничего! Скоро уже придем домой к большой речке! Переночуем и гайда опять! – так рассуждая с ребенком, Иван вел его все дальше и дальше.

Лес становился все глуше и глуше. Гигантские кедры подымали свои темные кудрявые вершины к синему небу. Кое-где попадались сиротливые пихты и лиственницы. На южных склонах гор лес был привстливее и светлсе, там преобладали лиственные породы: береза, дуб, орех и осина. Подлесок, состоящий из густых порослей лещины, клена, шиповника и сирени, перевитый непроницаемой для солнца сетью вьющихся растений: винограда и маньчжурской лианы, преграждал путь нашим беглецам. Иван должен был почти все время нести ребенка на руках, так как он не мог сделать ни одного шага в этих диких дебрях. Наколов себе руки и изорвав платье о колючки и шипы чертова дерева, мальчик мучился от боли, усталости и укусов бесчисленных комаров и москитов.

Все лицо его покрылось красными пятнами и распухло. Весь мокрый и грязный, ребенок производил жалкое впечатление, даже черствое, чуждое сожаления сердце Ивана дрогнуло и в глазах его, дотоле суровых и жестоких, появилось другое, несвойственное им выражение.

Измученный и разбитый совершенно, нежный и хрупкий ребенок не вынес трудного перехода по первобытной тайге и беспомощно лежал на груди своего мучителя, доверчиво склонив на его плечо свою белокурую головку. Он спал.

До вечера еще оставалось несколько часов. Солнце, едва проникая сквозь густой покров дремучего леса, бросало кое-где тонкими полосками свои лучи на поземную поросль.

Вверху, в вершинах, шумел и усиливался ветер, а под сводами леса было тихо. Только слышался стук дятлов и журчанье ручейков.

Несколько раз уже уставший Иван бережно опускал на землю спящего мальчика, садился окого него отдохнуть и светлые, незнакомые до сего времени мысли начали бродить в его темном, как дремучая тайга, мозгу.

– Гм! Тоже, как подумаешь, ведь тварь Божья! – размышлял Иван, лежа на животе около мальчика и обмахивая его зеленой веткой от москитов, – несмышленыш еще! И льнет к тебе, как к матери, даром, что замышляю зло против него и предаю его нехристям может быть на смерть лютую! А за что? Что он мне сделал? Словно птенчика вынул из гнезда, чтобы погубить! А как он ластился ко мне давеча! Хлопал меня ручкой по лицу и капризничал, а потом уснул на плече, словно я не враг его! Говорят, что грех погубить человеческую душу! Я их много погубил! русских и китайцев, стариков и молодых!

Вот только баб и детей не трогал, не могу: рука не подымается! Даже как подумаю сердце замрет!