В дебрях Маньчжурии

– Отдай мне моего сына, Ван-фа-тин, и я все сделаю, что ты хочешь. Возврати его мне. Без него жизни нет для меня. Я схожу с ума. Отдай, отдай мне моего Юрочку!.. – тут рыдания, долго сдерживаемые; прорвались и несчастная мать упала перед китайцем на колени, умоляя его пощадить ее и ее ребенка.

Самолюбие и все другие чувства уступили свое место другому, более возвышенному чувству материнской любви, способной на самопожертвование.

– Встань, встань, мадам, – проговорил Ван-Фа-тин, подымая с колен молодую женщину.

– Нет, нет, я не встану, пока ты не обещаешь мне отдать моего сына. Требуй от меня чего хочешь. Я на все готова ради него. Сжалься Ван-Фа-тин! Сжалься, – сквозь рыдания твердила Грабинская, умоляюще простирая руки к китайцу.

– Встань, встань! Тогда я скажу тебе, где твой сын и что с ним.

Услыша эти слова, Евгения Степановна быстро поднялась и села на камень.

– Твой сын, – начал предводитель, – уведен был Иваном, но его наверное смутила обещанная денежная награда и он хотел возвратить тебе ребенка, но был убит.

Теперь мальчик находится у меня. Я привел-бы его сегодня к тебе, но он нездоров, наверное простудился; когда совсем поправится – я пришлю тебе его. Если хочешь его видеть скоро, – поедем со мной, я привел с собой лошадей. Скажу тебе всю правду. Я раньше думал, что белые женщины ничто другое, как женщины, т. е. самки и что в них мало человеческих чувств.

Я мечтал всегда взять себе белую жену и выбор мой упал на тебя. Я считал, что белая женщина стоит ниже китайца мужчины, но я ошибся: женщина белых, существо высшее и причинять ей зло – великий грех. Великий дух моей горы повелевает мне возвратить тебе сына… Иди же, надень дорожное платье, если хочешь завтра утром увидеть ребенка… Я буду ждать здесь за стволом березы. Иди скорее, а то вечер близок и гроза усиливается!..

Дождь перестал. Молния вспыхивала все чаще и громовые раскаты приближались, вызывая непрерывное эхо в горах.

Словно загипнотизированная слушала Гарбинская слова Ван-фа-тина и узнав, что завтра же может увидеть дорогое существо, она торопливо встала и проговорив:

– Приду, приду, – быстро побежала к дому.

Ван-фа-тин, посмотрев ей вслед, сел на камень и крикнул, подражая крику болотной совы.

На противоположном берегу речки показался китаец, вооруженный винтовкой, и остановился у воды.

– Подтянуть подпруги! Приготовиться! Скоро поедем, – отдал короткое приказание предводитель и махнул рукой.

Китаец поднял правую руку кверху и скрылся в чаще.

Темнело быстро. Духота усилилась.

Вбежав на крыльцо дома, Грабинская столкнулась с мужем возвратившимся с работ.

– Женя! Ты откуда? – удивленным голосом спросил последний, снимая с себя мокрую накидку и отряхиваясь.

– Не спрашивай! Мне некогда, – проговорила жена, проскользнув в свою комнату.

Муж последовал за ней. Увидя, что она начинает переодеваться, он опять спросил ее:

– Скажи же, наконец, что это такое? В такую погоду! Сейчас будет ливень, да и ночь скоро. Нет, я тебя не пущу. Ты кажется не совсем здорова.

Услыша эти слова, Евгения Степановна посмотрела на мужа удивленными, безумными глазами и крикнула:-ты меня не пустишь?! Я все таки пойду! Пойду и пойду! Меня ждет Ван-фа-тин! Пусти…

Узнав всю правду Грабинский побледнел, как полотно, схватил несчастную женщину за руки и, крепко сжав, проговорил: – хорошо. Я сам пойду к нему и узнаю о нашем мальчике!..

– Ну, иди – произнесла Евгения Степановна, немного приходя в себя и опускаясь на стул в изнеможении, – иди скорее! Он отдает нам Юрочку! Скорее, скорее!..

Ощупав в боковом кармане револьвер и надев плащ, Грабинский поцеловал жену, сидевшую у стола и положившую голову на руки.

Ночь наступила темная, душная. Оглушительные удары грома потрясали воздух, землю и горы. Вспышки молнии освещали контору, завод, леса и горы красноватым пламенем. В болотах громко квакали лягушки.

Пройдя лесопилку, Грабинский вышел на берег реки и остановился у камня, где, по рассказам жены, она виделась с предводителем хунхузов в прошлый раз.

При свете молнии хорошо было видно все вокруг, но на крик Грабинского никто не отозвался. Гром рокотал и далекое эхо вторило ему многократно.

– Ван-фа-тин, Ван-фа-тин! Где ты? Это я, Грабинский! – кричал во весь голос Станислав Викторович, пользуясь промежутками мнжду раскатами, – выходи же. Мне надо поговорить с тобой. Гоп-гоп!

Но никто не отзывался, только тайга шумела и вдалеке где-то жалобно стонала болотная сова.

Походив по берегу реки, несшей свои мутные пенистые воды по камням и корневищам спиленных деревьев, обыскав кусты и заросли, Грабинский возвратился домой.

– Нет никого там у камня – проговорил он, сбрасывая плащ и подходя к жене, ожидавшей его с нетерпением, – долго я кричал и звал его. Обошел кусты и весь берег, но никто не вышел. Или тебе пригрезилось все это, или он испугался меня не вышел на зов.

– Тогда я сама пойду. Он к тебе не выйдет, – произнесла Евгения Степановна, собираясь отправиться в ночную прогулку.