В дебрях Маньчжурии

Солнце только что показалось из-за далеких темных вершин Кентей-Алина и бросало свои золотисто-красноватые лучи на долину. Седой туман полз по склону хребта, подымаясь к зубчатому скалистому гребню, как-бы подкрадываясь, тихо и осторожно.

Пройдя по гребню, хунхузы втянулись в лес и двинулись по тропе, вьющейся подобно змее по скалам, хребтам и увалам, по падям и глубоким ущельям.

Юрочка чувствовал себя хорошо на спине высокого китайца. По временам он склонял свою кудрявую белокурую головку и засыпал. Грезилось ему, что он дома, что около него дорогая мамочка и папа, и что дядя Валериан подарил ему большую лошадку; ребенок вскрикивал, простирал свои худые ручки вперед и просыпался. Вокруг была все та-же темная угрюмая тайга, вместо дорогих веселых лиц – суровые, темнобронзовые лица хунхузов.

Под сводами леса было душно. Парило. В полдень Ван-фа-тин приказал остановиться на берегу ручья, катившего свои холодные, чистые воды по каменистой россыпи оврага.

Затрещал костер. Хунхузы расположились вокруг него и тонкими палочками ели из плоских глиняных чашек разогретую лапшу. Юрочка сидел на шкуре косули между ними и также ел лапшу только не палочками, а своими тонкими пальцами. Ван-фа-тин прилег в стороне под стволом старого дуба, закурил длинную черную трубку и о чем-то думал.

Тучи москитов носились вблизи, отгоняемые едким дымом, поднимающимся от костра.

Мальчик еле сидел. Ослабевшие руки и ноги не повиновались более. Посмотрев вокруг своими большими голубыми глазами, как бы ища помощи и участия, он откинулся назад на спину, закрыл глаза и впал в обморочное состояние. Хунхузы всполошились. Ван-фа-тин начал тереть ему виски и брызгать на голову холодной водой. Боясь не донести ребенка живым, он приказал собираться в путь. Ребенок тем временем пришел в себя, открыл глаза и произнес:

– Maма! Maма! – Его усадили на носилки и понесли. Ослабевшая головка качалась вперед и назад на тонкой шее и, казалось, вот-вот оторвется. Ее поддерживал рукой сзади идущий хунхуз.

Между тем все небо, дотоле чистое голубое, заволокло темными тучами. Завыл ветер в вершинах деревьев и пошел дождь. Тайга за шумела, зарокотала, как бурное море. Вдалеке гремел гром. В лесу сразу стало темно.

Долго еще шли хунхузы по таежной тропе, торопясь доставить мальчика на концессию живым, и только спустя час после полуночи вышли они к речке, протекающей возле завода. Ван-фа-тин взял совсем ослабевшего ребенка на руки, перешел с ним реку и положил его на камень, подостлав козью шкуру, другой шкурой он накрыл его от неперестававшего дождя.

Перед этим он послал одного из своих в контору, дать знать родителям, что сын их здесь.

Постояв около Юрочки, предводитель перешел обратно речку и стал на опушке леса, в ожидании дальнейшего.

Хунхуз, посланный им в контору, долго стучал в ворота, пока ему отворили. Грабинский, узнав, в чем дело, разбудил жену, которая от волнення, овладевшего ею, не могла первое время придти в себя. Машинист Белозеров, случайно заночевавший в конторе, побежал вместе с Грабинским к речке; он успел захватить фонарь и освещал дорогу. Впереди всех бежала Евгения Степановна с растрепанными волосами, накинув на плечи платок. Добежав до камня, она бросилась к сыну, подняла его и начала как безумная целовать его лицо, горевшее последним жизненным жаром.

– Юрочка, милый! Что с тобой?! Очнись! Я здесь, Юрочка! Я твоя мама. Открой же глазки!.. – говорила точно в бреду молодая женщина, держа на коленях дорогое существо.

Наконец ребенок, под влиянием безумных ласк матери, открыл глаза, пристально посмотрел на нее, приподнялся, обхватил ручонками ее шею и застыл в горячем последнем поцелуе. С этим поцелуем отлетела невинная душа его и понеслась в беспредельное мировое пространство.

Убитый горем отец и добрый толстяк, дядя Валериан, стояли у камня с поникшими головами, обильные слезы текли по усам их и капали на мокрую землю.

Дождь перестал. При вспышках молнии с другого берега речки Ван-фа-тин видел эту печальную группу и новые, неведомые дотоле, мысли и думы зарождались в темном и диком мозгу его.

Тайга шумела и тихо рокотал гром.

Где то вдалеке перекликались болотные совы.

Драма в лесу

Как-то раз зимою мы с Афанасенко заночевали в заброшенной фанзе зверолова, в далеких Хайлинских кедровниках.

С большим трудом растопив холодный кан и закусив, чем Бог послал, мы собрались уже погрузиться в объятия Морфея, когда мой верный друг Сибирлет, спавший на полу у двери, заворчал и стал к чему-то прислушиваться. Шерсть на спине его поднялась дыбом и чуткие острые уши, улавливая малейший звук, направлены были в одну сторону.

Это был сигнал тревоги. В одно мгновенье мы были уже на ногах и с винтовками в руках стояли под навесом фанзы, на теневой ее стороне, в ожидании появления невидомого врага.

В глухой тайге надо быть всегда готовым к неожиданной встрече, чтобы не быть застигнутым врасплох, что равносильно смерти.

Сибирлет ушел вперед и черная фигура его резко обозначалась на фоне снежной пелены, в ярких лучах лунного света.