В дебрях Маньчжурии

– Ходить тебе незачем, – возразил муж, – к Юрочке я тебя все равно не пущу, а дальнейшие разговоры с этим разбойником совершенно излишни. Впрочем, если тебе так сильно хочется видеть его, то пожалуйста, я не препятствую. Можешь отправляться к нему.

– Станислав! Неужели ты не понимаешь, что мною руководит? Зачем ты обижаешь меня?. Мне не нужен твой Ван-фа-тин, но хотелось поскороее увидеть нашего птенчика, ведь он болен. Бог его знает, какой там уход за ним. Ван-фа-тин хотя и обещал его привезти, но не теперь, так как Юрочка нездоров. Что у него-не знаю. Ожидая его возвращения я истомлюсь совсем, – облокотясь о стол и закрыв лицо руками, молодая женщина горько плакала, стараясь подавить рыдания, рвавшиеся наружу.

– Ну, не сердись, дорогая. Ведь я тоже измучился и прошу прощения за неосторожные слова свои – сказал Грабинский, подходя к жене, обнимая ее и целуя мокрые от слез пальцы, – успокойся. Теперь уже известно, что мальчик наш вернется и надо только немножко терпения. Если хочешь, я сам съезжу к нему и привезу его. Вот только не знаю, где он находится. Вероятно очень далеко отсюда, верст за сто, или еще дальше. Можно будет послать китайца с письмом. Здесь многие знают местопребывание Ван-фа-тина. Ну не плачь же. Будь умницей. Посмотри, на кого ты стала похожа. Я прикажу подавать чай. Сьешь чего-нибудь и подкрепись!.. Эй, бой, чаю! – крикнул Грабинский, выйдя в коридор. Дождь, ливший как из ведра, прекратился. Гроза, уносимая вихрем, ревела где то далеко в горах и редкие вспышки молнии освещали темное небо с блестевшими кое где яркими звездами.

Освеженный грозой воздух был чист и ароматен. Пахло мокрою землею и свежескошенным сеном. На дворе, при свете молнии, блестели лужи дождевой воды. Лес, встревоженный бурей, все еще не мог успокоиться, шумел и рокотал тихо.

VIII. Возвращение

В темноте убогой фанзы Ивана, мерцая трепетным огоньком, светит и коптит масляная лампа. На желтой циновке низких кан лежит больной ребенок. Второй день уже он мечется в сильном жару и бредит, произнося неведомые, непонятные для окружающих, слова. Взяв мальчика от зреролова, Ван-фа-тин поручил уход за ним бывшему бою Ивана, китайченку Ваське. Последний искренно привязялся к Юрочке, инстинктивно чувствуя, что оба они находятся в одинаковых условиях, оба беспомощны и беззащитны среди толпы чуждых озверевших людей. Васька укаживал за больным ребенком с самоотвержением взрослого, не спал по ночам, прислушиваясь к лихорадочному его дыханию, утоляя жажду мальчика и помогая ему по мере сил своих.

Для наблюдения и надзора, а также и для работ по хозяйству, в фанзе назначен был дряхлый, но довольно крепкий старик-китаец, бывший когда-то хунхузом и теперь на старости занимавшийся вываркой пантов.

Фанза убитого Ивана, отданная во владение старого И-сая, превратилась в лабораторию для приготовления пантов. Внутри ее и вокруг, где на шестах, под тенью циновок, развешаны были рога изюбров, стоял густой тошнотворный запах; мириады мух и всевозможных насекомых носились над фанзой и развешанными пантами, привлекаемые гнилостным запахом. В самой фанзе мухи облепляли густыми черными массами потолок и стены.

Васька то и дело сгонял надоедливых насекомых с разгоряченного личика больного ребенка. И-сай возился у котла с варкой пантов и ворчал что-то себе под нос.

– Мама, мамочка!.. Иди сюда, говорил в бреду несчастный мальчик, – где ты, мамочка?. Возьми меня. Возьми. Они злые, мучают меня. Иван! Иван! Подними меня на руки. Я не могу идти: ножки болят. А вот папочка пришел. Поцелуй меня. Мне скучно. Дайте мне моего «Собольку». Он визжит. Ему тоже больно. Аа, ай! Больно! Мама! Мамочка! Где ты!.. – так бредил в горячечном жару Юрочка, но никто не шел приласкать его, никто не облегчил его страдания. По приказанию Ван-фа-тина, приходил к нему старик Сун-ли-го, давал ему внутрь какие-то черные пилюли и натирал его худенькое маленькое тельце мазью, шепча таинственные заклинания, но ничего не помогало, болезнь, предоставленная естественному течению, убивала слабый не способный бороться организм ребенка.

В фанзу с фанарем в руке вошел высокий китаец. Это был Ван-фа-тин.

Подойдя к кану, он спросил у старика, стоявшего тут же:

– Ну что? Лучше ребенку или хуже после лечения Сун-ли-го? Кажется, не лучше. Наверное умрет. Жаль. Много бы я отдал, чтобы мальчик этот был жив. Может быть ты И-сай, возьмешься его вылечить?

– Нет, я не могу поднять его на ноги, – ответил старый хунхуз. – причина болезни сидит не в крови и не в мозгу, а в животе, мое лекерство бессильно. Если хочешь, я могу временно поднять его силы и смерть отойдет от него на один, самое большее на два дня.

Внезапная мысль блеснула в голове Ван-фа-тина и он проговорил:

– Хорошо. Дай ему этого снадобья, чтобы он мог еще прожить сколько нибудь времени. Завтра чуть свет я повезу его на концессию и передам отцу. Ну, скорее давай, а то еще он умрет этой ночью.