В дебрях Маньчжурии

Зима уже была на исходе. Солнце не только ярко светило, но и порядочно грело. Солнопеки очистились от снега. В воздухе пахло талою землей и перегнившею листвой. Веселее щебетали птицы и юркий бурундук, посвистывая и заигрывая со своею скромною подругой, носился, как угорелый, по колоднику, засовывая свой любопытный нос во все щели и трещины, в поисках запрятанных с осени ягод и орехов.

По таежным ключикам и в речных уремах попискивали рябчики. Лесной отшельник, боярин Топтыгин, лежа в теплой берлоге, прислушивался к необычному шуму, настораживал чуткие уши и втягивал носом свежую, влажную струю ароматного воздуха.

Чувствовался скорый приход весны. Был февраль месяц.

Мы шли по тропе, поднимаясь на перевал водораздела, между Хайлином и Тутахезой. Сибирлет бежал впереди, принюхиваясь к следам зверей и поводя своими большими острыми ушами.

В одном месте он остановился, как вкопанный, глубоко втянул в себя воздух и скрылся в зарослях. Мы также остановились и стали прислушиваться, зная, что этот пес никогда не поднимет ложной тревоги и не обманется в своих чувствах.

Минут через десять мы услышали сдержанный лай собаки, раздававшийся из глубины ближайшего распадка.

Что бы это могло быть? Мы недоумевали и двинулись на этот лай.

Вскоре перед нами открылась небольшая поляна, заросшая высокой прошлогодней полынью. Посредине виднелись развалины сгоревшей фанзы. Сибирлет стоял у входа и изредка взлаивал, оглядываясь в то же время на нас.

Мы подошли к нему и заглянули внутрь фанзы.

На кане виднелись два полуобгорелых трупа. При ближайшем осмотре мы убедились, что это русские, так-как на ногах у них оказались кожаные бродни, а уцелевшие куски одежды подтверждали это предположение. Лица были изуродованы пожаром, но все же можно было разобрать некоторые черты. Один был несомненный брюнет, другой блондин. В руках у первого был зажат охотничий нож, со сломанным лезвием.

Вынув из руки мертвеца этот нож и рассмотрев его рукоятку Афанасенко произнес, обращаясь ко мне: «А, ведь это те самые браконьеры, что ночевали с нами на Тутахезе! Я узнал по ножу! А вот у старшего сохранилась серебряная серьга в левом ухе! Я и говорил тогда, что им не сдобровать! Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить! Так им и надо! Собаке собачья смерть!»

Я ему не возражал, хотя и не вполне разделял его взгляд на этот предмет.

При каких обстоятельствах погибли русские охотники, выяснить не удалось, несмотря на тщательный осмотр фанзы и трупов.

Это осталось тайной старой тайги.

Несомненно, что они стали жертвой своего легкомыслия и самонадеянности, а также мести со стороны таежных обитателей.

Окончив осмотр Афанасенко опустился на колени и погрузился в молчаливую молитву. Он молился об упокоении душ усопших в селении праведных и о прощении грехов их вольных и невольных.

Дремучая тайга шумела, напевая свою грустную песню. Она звучала, как торжественный реквием в храме первозданной природы, под темными сводами вековых кедровников.

Окончив молитву и встав с колен, Афанасенко обратился ко мне со словами:

«Хотя они и великие грешники, но все ж русские люди! Давайте их похороним, как следует, чтобы таежный зверь и птицы не разнесли их кости».

Я согласился с этим проектом и вскоре огромный костер запылал на лесной поляне, пожирая своими огнеными языками остатки фанзы и трупы злосчастных охотников.

Черный дым заклубился над лесом, поднимаясь к синему небу, спокойному и равнодушному. Стаи ворон, потревоженные пожарищем, реяли в вышине, оглашая чистый горный воздух своим клекотом.

Не ожидая конца этого языческого погребения, мы продолжали свой путь, поднимаясь на крутой перевал Хайлин-Мяо.

Через полчаса мы были на водоразделе, откуда открывался чудный вид к северу и к югу.

Бросив взгляд назад с перевала, мы видели клубы редкого беловатого дыма на темном фоне хвойных лесов. Всепожирающий очистительный огонь сделал свое дело и скрыл следы таежной драмы, разыгравшейся в дебрях Хайлинских кадровников.

Тайна обезьянки

Однажды к нам на двор забрел китаец с обезьянкой и начал свое нехитрое представление, в котором главную роль, конечно, играла макака, изображавшая различные персонажи в роде русской «мадамы», «капитана», «китайца. ходи», «солдата», «купеза», «бой-ки» и других, более или менее популярных, типов.

Вокруг импровизированной сцены постепенно образовалась большая толпа, по существу состоящая из тех же типов, имитируемых маленьким человекообразным животным.

Толпа смеялась, гоготала, дразнила обезьянку и издевалась над ней, чувствуя правдивость этого подражания и несомненное сходство с собою.

Несчастное, худое и изморенное существо, исполнявшее свою роль из-под палки, производило жалкое впечатление и смотрело на окружающую толпу грустными умоляющими глазами, как бы прося снисхождения и защиты. Но ни у кого из зрителей бедная обезьянка не находила не только участия и сочувствия, но даже жалости.

Толпа всегда жестока и беспощадна и в данном случае она проявила эти качества, доведя несчастное животное до иступления.