В дебрях Маньчжурии

Сухой звук винтовочного выстрела нарушил тишину тайги и зарокотал в далеких падях и ущельях. Изюбрь вскочил на ноги, сделал небольшой прыжок вперед и свалился на бок, конвульсивно дергая задними ногами и ломая ими кустарник и колючие стволы чертова дерева. В последний момент скрадывания зверя я совершенно забыл о неприятной встрече следов человека, всецело отдавшись охотничьей страсти, и только теперь, свалив зверя, вспомнил о них, и у меня, как молния, блеснула мысль о засаде.

Не подходя к убитому изюбрю, я присел на корточки и подполз под густые заросли винограда и актинидий, откуда мог наблюдать всю местность передо мной шагов на двести. Изюбрь затих окончательно, и снова наступила прежняя тишина. Комары и москиты набросились на меня с остервенением и кусали немилосердно в лицо, шею и руки, но надо было терпеть и выжидать событий.

Прошло таким образом около получаса; тайга была все так же безмолвна, и только мириады микроскопических кровопийц, почуяв легкую добычу, жужжали вокруг меня, испытывая мое терпение и силу воли. Но всему бывает конец, даже терпению и самопожертвованию; я приходил уже к неистовому отчаянию и, наконец, не будучи в состоянии переносить пытки и истязания комариной инквизиции, выполз из зарослей, встал и направился к лежащему изюбрю.

Не успел я сделать и пятьдесят шагов, как раздался где-то поблизости резкий винтовочный выстрел, и одновременно над моей головой посыпались обломанные и срезанные пулей ветки и листья, где-то сзади меня пуля впилась в ствол дерева, характерно при этом щелкнув. В одно мгновение я понял всю опасность своего положения и бросился в ближайшие заросли, где мог укрыться от взоров противника. Виноградная лоза и лианы, опутавшие своею листвой ветви дуба, позволили мне встать во весь рост. Сквозь чашу я наблюдал за тем местом, откуда направлена была в меня предательская пуля, и, после тщательных поисков в имевшийся у меня бинокль Цейса (8 крат.), ясно различил ствол винтовки, выставившийся из-за ствола дерева, Всмотревшись пристальнее, я мог совершенно точно определить положение правой руки, держащей винтовку. Туловище и голова бандита были скрыты за стволом дерева. Очевидно засада была устроена специально против меня, с целью воспользоваться драгоценными пантами. Я понял, что меня скрадывали, как зверя. Теперь для меня стало ясно, что один из нас должен погибнуть, и это неизбежно и бесповоротно. Комары и москиты снова бросились на меня и жалили отчаянно, но мне было не до них, я только по временам стирал их с лица, когда они лезли в самые глаза и мешали смотреть. Я весь превратился в зрение. Судя по положению, моя позиция имела преимущества в смысле наблюдения, противник же мой не мог показать носа из-за своего закрытия.

Ствол дерева, за которым он стоял, был не велик и, по моим расчетам, мог быть пробит пулей насквозь. Эта мысль сразу осенила меня и я перезарядил свою винтовку обоймой с целыми неразрезанными пулями. Голова из за дерева не показывалась. Прошло, вероятно, полчаса после выстрела, и я, тщательно прицелившись в середину ствола дерева, на высоте груди, на жал на спуск. Грянул выстрел. Опустив винтовку, я стал снова наблюдать в бинокль, но ни ствола ружья, ни руки на прежнем месте не было, и никаких признаков присутствия человека. Тишина не нарушалась ни одним звуком. Постояв еще немного, я решил передвинуться по зарослям вправо, чтобы изменить точку наблюдения. За стволом дерева никого уже не было. Все же, не доверяя кажущемуся спокойствию, держа винтовку наготове, я стал подползать сбоку к дереву за которым скрывался бандит, и, не доходя до него шагов десять, увидел человека, пораженного моей пулей, пронизавшей древесный ствол. Это был китаец, по-видимому хунхуз. Он лежал навзничь, раскинув руки. Винтовка его (берданка) лежала тут же. Талию его стягивала белая лента с патронами. У пояса висел кривой нож в ножнах из змеиной кожи. Черная коса выбилась из-под синего платка, обвязывавшего голову, и блестя извивалась, как змея в примятой траве. Крови не было видно нигде, только на груди, в области сердца чернело пятнышко по калибру пули. На вид ему было не более сорока лет. Телосложение очень крепкое. Переживания мои трудно описать, это надо испытать самому. Скажу только, что в те минуты я испытал некоторое удовлетворение, сознавая, что вместо убитого хунхуза я мог бы так же лежать на траве с раскинутыми руками. Но, к счастью для меня, судьба решила иначе. Приговор таежного «правосудия» был приведен в исполнение. Убитый хунхуз все же был человек, а потому, нарубив веток и сучьев, я завалил ими труп, а сверху на кучу хвороста положил тяжелые камни. Вырубив у изюбря панты вместе с частью лобной кости, и привязав их сзади к ранцу, я двинулся через хребты на линию железной дороги, до которой было не менее тридцати километров.