В дельте Лены

Крест потрескался и потемнел от времени, а буквы на нём вырезаны неглубоко, так что теперь их с трудом можно различить. Я тщательно скопировал их, стараясь не пропустить мельчайших деталей, включая трещину, которая простирается почти на всю высоту вертикального столба.

Это место в его зимнем одеянии, испещрённое крестами и якутскими могилами, наводит на печальные мысли о запустении и смерти. И за «привилегию» умереть здесь государство ещё облагает этих несчастных людей налогами! Все эти многочисленные руины и обильные кладбища являются печальным результатом беспринципной политики большой христианской страны, чьи священники, самые низкие и непристойные люди, не занимаются никакой другой миссионерской или гуманистической деятельностью, кроме своих ежегодных одиозных поездок, когда они собирают с голодающих туземцев дань за браки и крещение и наживаются на продаже латунных безделушек, аляповатых иконок и восковых свечек, наделанных поповскими жёнами или купленных оптом у производителей или торговцев, которым не разрешается продавать их напрямую бедным обманутым якутам. Я думал обо всём этом, а Георгий и его престарелый родственник печально глядели на могилы и опустевшие жилища своих соплеменников, вздыхали и говорили: «Якут помри многа»…

Погода по-прежнему была ветреной, с лёгким снегопадом. Я побродил ещё час по этому интересному месту и, наконец, бросил последний взгляд на бескрайнюю равнину Ледовитого океана, на которую много-много лет назад, наверное, так же смотрели те, кто лежит сейчас в промёрзшей земле под моими ногами, и мечтали – мечтали, как и я тогда, о непостижимом будущем и вспоминали о горьком прошлом. Храбрый Прончищев, его самоотверженная жена и товарищи-казаки, все они – мученики долга и науки!..

Сразу же по возвращении в Усть-Оленёк я приказал приготовить упряжки и, сопровождаемый благословениями бедных туземцев, которым я оставил немного соли и табака, отправился в обратный путь на северо-восток – чтобы не ехать через горы, обогнул побережье и поехал на восток берегом океана. Примерно в десяти верстах от устья реки я заметил на косе далеко в заливе хижину и удивился, что в таком ненадёжном месте её не снесло льдом во время паводка. Каюры объяснили мне кратко: «Суох, байхал» (нет, море), имея в виду, что лёд из реки тает в океане, не достигая этой точки; я всё же подумал, что при северном ветре волны могли бы затопить косу, но, наверное, им мешают обширные отмели, прикрывающие косу со стороны моря.

Пятью вёрстами дальше мы наткнулись на четырёх туземцев, ловивших рыбу в проруби во льду океана; улов их был очень скудным. Они подошли к нам, курили и долго разговаривали с каюрами, которые рассказали им нашу историю, но те ничего не знали о пропавшей лодке. Весь день мы ехали вдоль скалистого побережья, на берегах было много плавника; я заметил множество лисьих капканов и следов от саней охотников, которые их проверяли. Берег высокий и обрывистый, кое-где виднеются мысы; временами я замечал заброшенные хижины на отмелях или песчаных косах. Не знаю точно, насколько глубоким может быть залив, тем не менее, исходя из довольно узкого русла Оленька, я считаю, что это хорошая судоходная река, в которой можно было бы укрыться на лодках в случае кораблекрушения в этой части сибирского побережья.

Мы остановились в добротной и удобной поварне, в сорока верстах от Джангалаха, заварили чай и дали отдохнуть нашим собакам. Бедняжки едва передвигают ноги, а тех, кто сегодня совсем выдохся, мы отвязывали и оставляли на обочине. Они некоторое время следовали за нами, но затем, не в силах идти дальше, садились и жалостно выли. Они, наверное, понимают, что станет с ними, если они на сумеют добраться до поселения – либо умрут с голоду, либо будут съедены волками.

После чая мы продолжили наш однообразный утомительный путь, добравшись до Джангалаха в полночь, голодные и замёрзшие.

17 апреля. – Выйдя утром на улицу, я обнаружил, что дует сильный ветер. Это особенность здешней погоды: осенью, зимой и весной постоянно дует или штормовой, или сильный ветер с позёмкой.