В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Летом дядя предложил нам с мамой поехать на автомобиле в Евпаторию. Он взял с собой жену и нас. Картина нашего путешествия вспоминается мне как довольно неприглядная. Когда мы выехали из города, всех взрослых стало тошнить, им пришлось выйти из машины. Дядя не знал, что делать, ехать дальше или возвращаться. Отдохнув немного, все, белые как полотно, влезли в машину и поехали дальше. В Евпаторию приехали полумертвые».

Дядя, родственник известного и уважаемого режиссерами театроведа Раисы Моисеевны Беньяш, маминой двоюродной сестры и моей тети, с которой мы были в очень близких душевно отношениях. Театральная и сама, с экстравагантной внешностью, мальчишеской стрижкой, «тонно» одетая, она приезжала из Ленинграда, где жила в роскошной квартире, запомнившейся мне преобладанием темно-синего бархата старинной мебели, и обрушивала на наши головы потоки самой свежей информации о театре, политике, жизни высших сфер, своем кумире и друге Товстоногове. Ее приходы были всегда духовным пиршеством. Сейчас редкие мемуары, связанные с театральной жизнью, обходятся без упоминаний о ней, честном и талантливом критике.

«Там же, в Симферополе, я помню полет Уточкина. На площади собралось много народа. Уточкин поднялся на небольшую высоту, но самолет – одна из первых ранних моделей – упал. Уточкин разбился, долго лежал в больнице.

Если сопоставить этот первый автомобиль и этот первый самолет с современными чудесами техники, то такой скачок невозможно постичь сразу.

Когда мне приходилось подниматься в воздух на ТУ–104, Боинге, Каравелле, я всегда вспоминала Уточкина.

Итак, свободно и далеко летающие по всему миру самолеты, ракеты, спутники; телевизоры, транзисторы и много другой непостижимой техники; значит ли это, что искусство тоже должно идти по пути усовершенствования техники письма? Ведь каким бы миниатюрным ни был транзистор, все равно через него хотят услышать стихи, музыку, которые согрели бы душу, воздействовали на настроение.

А это уже область чувств, то есть того секрета искусства, которым владеют счастливцы. Нет прямого соответствия науки и искусства. Нельзя уговорить себя, что лист белой бумаги, заполненный одной кляксой внизу, и есть произведение искусства нашего века. Парад приемов не означает современного течения в музыкальном искусстве.

Отход от чувства, боязнь человеческих эмоций, специальный расчет в построении того или иного произведения когда-нибудь отойдут в область предания.

Чем пленяет сейчас посетителей Всемирной выставки в Монреале русское искусство? Туда летят наши прославленные артисты, летят на сверхскоростном самолете, чуде техники, почти на “ковре-самолете”, а потрясают там арией Бориса Годунова, балетом “Лебединое озеро”, русскими народными песнями. И что объединяет людей самых разных национальностей? Не техника и не атомные бомбы, а “Подмосковные вечера”, симфонии и балеты Прокофьева, симфонии Шостаковича. Именно в тот момент, когда я решила все свои силы сосредоточить на сочинении “Оды солдату” и дала себе клятву не писать ничего, пока не окончу его, в мою жизнь неожиданно буйно, несмотря на все мои протесты, вторглось необыкновенное существо. Это была поэтесса Эмма Мошковская.

(Жизнь Эммы Мошковской протекала весьма необычно. Если я не ошибаюсь, она приблизительно до сорока лет была, по собственному ее признанию, довольно посредственной певицей. И вдруг, как сказали бы в старину, на нее снизошло. Как назвать это снизошедшее? Вдохновением? Или из неисчерпаемых глубин человеческих возможностей вдруг родилось какое-то новое зрение? Новое видение окружающего? И полились стихи. Водопадами, потоками. Как плоды переосмысления или нового осмысления всего окружающего, всех оживших обыденных предметов, всего, что нас окружает. Мама, может быть, первой откликнулась на ее стихи со своим безошибочным чутьем на все талантливое. Но Эмма взлетела на поэтический небосклон стремительно. Вслед за мамой на ее стихи, даже на те же самые, хотя было из чего выбирать, стали писать другие композиторы. Мошковская стала выступать и в ЦДЛ, и на других сценах. Таким же нежданным, как это ослепительное начало, и глубоко трагическим был ее короткий закат. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что она умерла от какой-то страшной в прямом смысле слова и непонятной болезни. – В.Ч.)

Она просила лишь послушать ее стихи. Свидание наше все откладывалось и откладывалось из-за моей занятости. Но оно состоялось.

Начав довольно индифферентно слушать ее стихи, я, незаметно для себя, стала то плакать, то смеяться, то поражаться. Это было настолько ново, самобытно, талантливо, что пройти мимо просто было невозможно и меня начало как магнитом тянуть к роялю то одно, то другое ее стихотворение. Уехав в Рузу, чтобы работать над “Одой солдату”, я вдруг за семь дней сочинила десять “Акварелей” на стихи Эммы Мошковской.