В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Ее стихи были совсем не похожи на те “рифмы-однодневки”, которые я получала в большом количестве. Она писала обо всем, что и она, и все мы видим на каждом шагу, но писала как о чем-то совсем другом. У меня теперь есть десять “Акварелей”, десять “Размышлений”, а еще десять “Музыкальных картин”. Об ее видении мира и размышлениях можно написать много своих размышлений. Я попробовала сделать это в музыке. Она, не желая того, буквально заставила меня оторваться от “Оды солдату” и окунуться в ее восприятие мира глазами удивленного, с широко открытыми глазами видящего новое и новое без конца человека. Чувство удивления бесконечно. Когда человек перестает удивляться, то о чем можно писать, что может давать пищу для творчества?

Мастерство Мошковской облекает в лаконичную форму, словно бы и наивную, жизненные образы, но между строк сквозит мудрое обобщение.

Эмма Мошковская – тонкое, нервное существо, кончиками пальцев чувствующая и сочувствующая всему, что происходит вокруг нее.

Мне кажется, что с Мошковской можно работать бесконечно. Потому что бесконечна сама жизнь».

Через несколько лет после первых маминых миниатюр на стихи Мошковской стали одна за другой выходить книги ее стихов, изданные по-разному, и роскошно, и скромно. Они имели огромный успех у детей и взрослых. Я тоже читала их своим детям. И, не скрою, в богатейшем мире опоэтизированных Мошковской образов находила порой и какие-то несовершенства. Я не принимаю их в расчет, потому что, мне кажется, понимаю их природу. В какой-то момент открыв как бы заново весь мир, заговоривший разом от имени всех неживых и живых предметов, Мошковская просто не поспевала за этими откровенными высказываниями каждого. Она торопилась записать все, что диктовали ей мосты, цветы, подъемные краны, слоны, дождь, камешки, метро, – все, с чем она встречалась. Радость открытий не оставляла ее ни на миг. У всех, кто слышал мамины миниатюры на ее стихи, это полное слияние двух удивлений, даже трех, включая Викторию Иванову, вызывало ответную реакцию. Я говорю не только о московских слушателях, друзьях, коллегах.

Совершенно неожиданно для меня концертмейстер Пермского оперного театра талантливая пианистка и музыкант Лариса Гергиева пригласила меня в Пермь на концерт из произведений Зары Левиной. Молодые певцы и певицы оперного театра с любовью и энтузиазмом пели и романсы, и «Картины», и «Акварели» на стихи Мошковской. В зале у многих стояли слезы в глазах. И помню бесконечные вопросы: «Как же так? Почему мы не знали всего этого раньше?» Увы, этот вопрос мне приходилось слышать много-много раз. Я привожу этот пример только для того, чтобы рассказать о непосредственной реакции слушателей. Один из непростительных грехов моей жизни состоит в том, что из-за жизненных обстоятельств я не проявила должной настойчивости, чтобы по свежим следам повторить этот концерт в Москве. Я, конечно, пошла в Союз композиторов, еще куда-то, но, как и положено, наткнулась на бюрократические трудности. Замечательный поступок артистов и Гергиевой, продиктованный исключительно музыкальными и никакими другими соображениями, не получил в ответ ничего, кроме удовлетворения от концерта в тот памятный пермский вечер. А как они все мечтали повторить его в Москве…

Но я-то хотела сейчас сказать и о другом. Я хотела сказать, что, помимо творчества, мамина жизнь была заполнена до предела. Встречи. Путешествия. Друзья. Общение, жажда общения.

Среди бесчисленных маминых встреч она выделила в своих мемуарах несколько, оказавшихся для нее особенно памятными.

«Время от времени судьба по разным причинам сталкивала меня с необыкновенными, как сама жизнь, личностями.

Миша Светлов.

В стихах Светлова – душа, ум, мудрость, беспредельная любовь к людям.

Светлов широко обнимал жизнь, видел ее во всех проявлениях, умел отличить главное от второстепенного, умел прощать и не замечал мелочей. Он их понимал и потому обращал в шутку. А вот о больших чувствах – чувствах добра, доброжелательности, о желании видеть все окружающее в лучшем свете писал он свои стихи. Его высказывания по каждому поводу были настолько меткими, поучительными! Недаром они приобрели афористическую форму и ценность.

Помню нашу встречу у ВТО не то в 1931, не то в 1932 году. Я горько пожаловалась на то, что мне тоскливо, что рапмовцы советуют мне бросить писать музыку, что я на распутье. Он очень ласково взял меня под руку и сказал: “Идем, старуха, к Бороде (это был шеф-повар ресторана ВТО) и испробуем его капусту – увидишь, ты поймешь, что стоит жить на свете”. Мы, действительно, зашли в ВТО и за столиком со знаменитой капустой он стал читать мне стихи, которые сочинил в тот день. Спросил: “Ну как?” Я была благодарна ему за то, что он окунул меня в море мыслей, в поэзию. И выходя, он сказал мне на прощанье: “А ты говоришь”. Вот и все. А как он мне тогда помог. Даже не знаю чем.