В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

История этого письма такова: среди бесчисленных писем поклонников и поклонниц рихтеровского гения мне часто встречались письма от некоей Алениной (она не была москвичкой и писала Рихтеру откуда-то из провинции). Писала часто, и эти страницы, исписанные бисерным почерком, я всегда узнавала среди сотен других. Сами эти письма Алениной тоже могли бы, наверное, дать основу для всякого рода литературных произведений, потому что это пример какого-то особенно чистого, возвышенного и беспримесного преклонения женщины перед гениальным артистом. Так она годами писала и писала Рихтеру, откликаясь на всякий доступный ей его концерт, каждую выпущенную пластинку. Я этих писем не читала, потому что Аленина была жива, и мне не приходило в голову читать ее письма.

Как явствует из всего дальнейшего, в какой-то момент своей, видимо, не слишком счастливой жизни, Аленина обратилась за помощью к Шостаковичу, и он ответил ей. Шостакович всегда помогал всем, если мог, откликаясь на самые трудные просьбы. Одного музыканта даже вызволил из тюрьмы. Но, видимо, в случае с Алениной Шостакович не мог ничем помочь и написал письмо. Аленина же (поистине «есть женщины в русских селеньях»), предчувствуя расставание с жизнью и понимая всю бесценность оказавшегося в ее руках письма, переслала его Рихтеру! Чтобы оно не пропало, не затерялось, не исчезло. И оно не исчезло. Вот оно:

23.11.1962 Москва

Многоуважаемая тов. Аленина!

Ваше письмо я получил. Я совершенно согласен с Вами, что наше искусство должно почтить светлую память многих невинных людей, трагически погибших в дни сталинского произвола. Среди погибших был и М. Н. Тухачевский, память о котором мне особенно дорога, т. к. я очень хорошо его знал. Это был, можно сказать, мой старший друг.

Я поставил своей ближайшей задачей написать одно, а может быть и несколько сочинений, посвященных памяти многих погибших наших людей. Не знаю, хватит ли у меня на это сил, но приложу все свои старания для этой цели – цели моей жизни.

В Вашем письме много горестных слов. Трудно мне Вас утешить, но не теряйте мужества. «Деньги потерять – ничего не потерять. Друзей потерять – много потерять. Мужество потерять – все потерять» гласит старая немецкая пословица.

За все добрые слова по моему адресу примите мою самую сердечную благодарность.

Крепко жму руку.

Д. Шостакович

Глава третья. Руза

Прощай же, мир

моих волшебных снов,
молочных рек,
кисельных берегов.

«Мой старый друг» Овсей Дриз[8]

Таинственные вещи происходят в человеческом сознании. Или подсознании? Как только я решилась, наконец, писать о Рузе, – эта тема кажется мне неисчерпаемой, – в голове вдруг зазвучали – и надолго! – положенные на музыку мамой строки Овсея Дриза.

Голос Зары Долухановой в Большом зале консерватории, по радио; а потом как-то и божественный ее голос стерся, а сердце все повторяло эти слова:

Мой старый друг, облезлый наш буфет!
С тобой провел я много зим и лет,
Средь тысячи других, таких, как ты,
Всегда твои узнаю я черты.
Шафраном и корицей ты пропах,
Темно в твоих укромных уголках.
Пусть полочки твои подчас пусты —
Ты изобильный край моей мечты.
Сад яблоневый,
Сад грушевый мой,
Вишневый сад за дверкой потайной.

Мне показалось чудом, что помимо моей воли душа откликнулась на любовь к Рузе этой мелодией, этими строками, в которых с такой силой выражена интимная детская привязанность к чему-то сызмальства бесконечно дорогому. «Ароматы и звуки» детства, ощутимые и осязаемые в зелени лесов и лугов, течении реки, таинственных, только мне известных уголках, цветах, кустах, бурьяне, «опасных» зарослях и песке Острова – все это слилось для меня в строках: