В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Как я уже писала в первой главе, папа и Атовмян «открыли» Рузу еще до войны. Среди густого леса возникли три первых каменных домика, впоследствии получившие номера шестой, седьмой и восьмой. В послевоенное время поставили пять финских деревянных коттеджей. Они забрали у первых их номера и отдали им свои. Сейчас в Рузе больше тридцати коттеджей, и я с закрытыми глазами могу найти их и рассказать со всеми подробностями, как расположены комнаты, сколько их, где стоит печка, где какой рояль, в какой даче жил Дунаевский, в какой занимался Рихтер, в какой скончался Рейнгольд Морицевич Глиэр, какие дачи «давали» азиатским корифеям, какие грузинским и среди них Цинцадзе, Мшвелидзе, Тактакишвили, как обожали Рузу Бабаджанян и Долуханян, о чем судачили композиторские жены. В лесу позади третьей дачи встречаю на весенних проталинах Микаэла Таривердиева, и огромные грустные и отрешенные глаза его остаются в памяти навсегда. Андрей Эшпай, ослепительно красивый, играющий джаз Глена Миллера, влюбленный в Дани Робен, а вот уже с двумя сыновьями, талантливый, всеми любимый.

Но в те первые каменные домики мы еще с папой и мамой попали до войны. Об этом пишет в своих дневниках и мама: «Я помню, как зарождалась наша знаменитая Руза. Инициаторами создания этого дома были тогда Хачатурян, Лемперт, Чемберджи, Атовмян. Еще в 1940 году они искали подходящее место и остановились на Старой Рузе в 100 км от Москвы, расположенной на холме, в густом, девственном лесу, а внизу текла чистая, прозрачная река – Москва, обрамленная живописными берегами. В 1940 году на верхушке холма были сооружены три первых каменных домика, каждый из двух комнат. Первыми жителями этих каменных домиков были Шапорин с семьей, Хачатурян с Ниной Макаровой и мы, то есть Чемберджи, Валя и я. Лес был тогда настолько густой, что направление к даче Шапорина мы угадывали только по дымку от их самовара.

Трудно было найти и дачу Хачатуряна. Но так как он сочинял тогда свой скрипичный концерт, то мы отыскивали его дачу по звукам. А уж до реки приходилось продираться сквозь бьющие по лицу ветки осины, орешника, через высокую траву. Никаких дорожек тогда не было, вниз к реке вела горка! К концу лета чуть дальше от подножия этой горки построили двухэтажный дом, в котором была столовая и несколько комнат для жилья. Приехали Кабалевский, Мурадели, Белый. Николай Петрович Раков сочинял тогда свою Первую симфонию (без инструмента). Писал сразу партитуру. Он соорудил яхту и вообще ощущался как «царь природы». Нас поражало его профессиональное умение управлять яхтой, переплывать реку, держа в одной руке над головой свою одежду. На своем старом любимом велосипеде он каждый день ездил за восемь километров за молоком; как никто, собирал грибы. Раков знал наизусть всю округу и «заводил» нас в необыкновенно красивые места.

Все мы, молодые, веселые, составлявшие дружную компанию, не замечали времени, используя его для работы, музыки, споров, разговоров, показа сочинений друг другу, общались с местными жителями, которых тогда насчитывались единицы. Среди них колоритнейшей фигурой был Иван Иванович – сторож, походивший на приложение к лесу. Немногословен, добр, по-своему мудр. На людей он смотрел своими небольшими, очень проницательными глазками и, если произносил «будь-будь» или «дай Господи на пасху», это означало его расположение. (Миниатюрный, со всегда всклокоченными волосами, одетый в какие-то невразумительные лохмотья цвета хаки, похожий на лешего, Иван Иванович по совместительству служил лодочником. – В.Ч.) Его ночная колотушка поначалу делала жизнь в Рузе не такой жутковатой, кроме тех ночей, когда он выпивал и лежал в канаве до утра, пока его не вытащат.