В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

А как она любила одеваться! Это целая поэма. Борьба двух школ. Ефимова, обшивавшая правительственных жен, строгая, приземистая, полноватая, не очень приятная и высоко ценившая себя женщина, шившая lege artis с соблюдением всей атрибутики высокой моды, но, на мамин взгляд, без полёта. И Ушкова, похожая на Симону Синьоре, кумир артистического мира, обыкновенно под хмельком, с мешками под глазами, низким хриплым голосом и нездоровым серым цветом лица, но были при ней вкус, шик, свобода, элегантность в фантазии и некая якобы небрежность. Мама злобно дергала на себе отлично сшитые шедевры Ефимовой, а потом мчалась к Ушковой и обмирала от ее полуготовых, едва воплощенных идей. Ушкова была настолько талантлива и смела, что могла одеть артистку буквально на живую нитку, наколоть платье и отправить в нем. Но какие линии!

Когда мамы не стало, мы – Катя, Марк и я – сами придумали проект надгробного памятника, постаравшись сделать его одновременно изящным и строгим. Поместили на нем знаменитые в нашей семье пять строчек со скрипичным ключом и срочно записанными на них нотами, которые так часто находили на газетных полях как основу будущего сочинения, и фотографию.

Долго не могли решить, какую выбрать фотографию. Есть чудесный мамин портрет самого последнего года, сделанный Семеном Исаковичем Хенкиным, нашим другом, десятилетиями работавшим фотографом в Союзе композиторов. Этот портрет я люблю больше всех других за мягкость и естественность позы, значительность облика. Но когда я спросила Виктора Аркадьевича Белого, какой снимок поместить на памятник, – этот портрет или фотографию совсем молодой, сверкающей белозубой улыбкой Зары Левиной, сделанную в тридцатые годы знаменитым Фабисовичем, – Виктор Аркадьевич в сердцах ответил мне: «Ну, конечно, молодую. Ведь она была артистка!»

Артистичность натуры сказывалась в жизненных пристрастиях. Больше всего мама ценила талант, радовалась, трепетала, восхищалась. Чувствовала талант безошибочно. Источником всех зол и в особенности зависти считала бездарность. Скисала от бездарности, в чем бы она ни проявлялась. Талант определяла так: «Талант есть не что иное, как искусство быть до мозга костей тем, чем ты являешься, верность себе; либо то, что ты делаешь, полностью тебя выражает, либо оно и гроша ломаного не стоит».

Не прощала равнодушия и неблагодарности. И потому было принято в доме все праздновать. Никакое радостное событие в жизни, независимо от своего масштаба, не должно было проходить незамеченным. Праздновали по-разному, но главным было приподнятое настроение, игры в шарады, в слова, вкусный стол; у каждого гостя на тарелке лежали сочиненные мамой стихи, обращенные именно к этому человеку: он должен был себя узнать и занять соответствующее место. Бывали, конечно, и более «камерные», проходившие на кухне, чисто семейные праздники по самым разным поводам – любой удаче любого члена семьи.

Мама постоянно будоражила творческие силы окружающих ее людей, жизнь протекала в повышенном тонусе. Учила меня (и научила!), что у человека просто не может быть свободного времени, не заполненного работой. Чем больше, тем лучше. Но и отдыхала весело, самозабвенно отдавая свое время фантазии, выдумке.

Смыслом ее жизни были музыка, творчество. Мама никогда «не высиживала» свои сочинения. Писала запоем, только по вдохновению, поэтому случались и большие перерывы. Но потом как вихрь налетал и бушевал безостановочно до того момента, когда некая сила, во всех случаях непостижимая, оставляла свое пристанище в маминой голове. В этой манере сочинять, может быть, и коренилось в нашем доме отсутствие культа сочинения: «Композитор работает. Тише, тссс». Причиной могло быть и то, что мама была женщиной-композитором и поэтому могла одновременно варить свой знаменитый борщ или печь в духовке картошку. Поставив на огонь кастрюлю, она уходила к себе в комнату и, погружаясь в другой мир, немедленно забывала о готовке. Часто блюдо сгорало вместе с кастрюлей, и распространившийся по квартире запах гари возвращал маму к реальности. Однажды она настолько углубилась в свои занятия, что дым повалил из-под дверей на лестничную площадку, Григорий Семенович Гамбург вызвал пожарную команду, пожарники взломали входную дверь и обнаружили маму сидящей за столом в своем кабинете за закрытой дверью, не ведая о том, что кухня была уже в клубах дыма. Иногда мама сетовала: «Посмотрите, – говорила она, – как все уважают труд композитора Н. Ходят на цыпочках, не смеют побеспокоить его». Но это была «теоретическая» зависть. Так или иначе, но твердо установленных часов каждодневного труда не существовало, а так как творчество требует полного уединения, мама сочиняла чаще всего ночью.

На рубеже шестидесятых и семидесятых годов мама написала «Мемуары». Часть из них уже печатались в журнале «Советская музыка». С небольшими сокращениями и комментариями я помещаю их здесь, так как в них содержится много исторической правды, касающейся не только маминой жизни.