Въ двнадцатомъ часу

И совсть не оставалась нма въ эти долгіе, одинокіе часы, когда молодой человкъ, больной душою и тломъ, метался по постели, не зная ни сна, ни покоя. Она представляла ему многолюбимый образъ покойной матери, носившійся надъ его постелью. Онъ слышадъ стоны ея нжнаго голоса, жаловавшагося, какъ тяжело бываетъ женщин разлучаться съ дтьми и мужемъ, на груди котораго она покоилась съ полнымъ довріемъ и на котораго въ будущемъ должна смотрть какъ на чужого. Онъ слышалъ, какъ произносилъ ея нжный голосъ, что обманываться въ любимйшихъ надеждахъ — это жребій человчества, и что учиться самоотреченію — это послдній урокъ мудрости. Свенъ вспоминалъ о всхъ страданіяхъ, которыя должна была выносить его благородная мать въ возмездіе за одинъ только проступокъ, къ которому она была увлечена пылкою кровью молодости и разнузданною, обманчивою фантазіей. Онъ думалъ о безмолвной печали, переполнявшей ея душу отъ безпутной жизни его отца. Пришла ему на память сцена, происшедшая между ею и прежнимъ ея мужемъ, полковникомъ, который принужденъ былъ пріхать въ ихъ родовое помстье для окончательнаго устройства семейныхъ длъ; онъ вспомнилъ, какъ полковникъ схватилъ за руку бывшую свою жену, заливавшуюся слезами, какъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ говорилъ: «Еслибъ ты, Леонора, оставалась моею женой, не стала бы ты проливать такихъ горькихъ слезъ и еще многихъ, который придется теб пролить». Свенъ былъ тогда маленькимъ мальчикомъ и они не обращали на него вниманія, когда онъ гонялся за бабочками въ буковой але, гд они тоже прохаживались взадъ и впередъ; но ребенокъ хорошо слышалъ эти слова и теперь, посл многихъ, многихъ лтъ, они пришли ему на память такъ ясно, какъ-будто вчера только онъ слышалъ ихъ. И вспомнилась ему другая сцена, много лтъ спустя, когда онъ, бывши юношею, холилъ рука объ руку съ своей матерью въ той же буковой але и она много говорила ему о будущемъ и вдругъ обратила на него свои болыпіе, грустные глаза и съ серіозной нжностью сказала: «А главное, Свенъ, будь вренъ во всемъ себ и другимъ и не искушай никого нарушать врность. Видишь ли, на земл нтъ выше блага, какъ миръ съ самимъ собою, а вроломный не иметъ мира въ себ.»

Ахъ, миръ! миръ! какъ теперь мало мира въ его жизни! какъ колеблется теперь его душа, подобно кораблю, бурею носимому съ одной волны чувства на другую! Въ его воображеніи безпрерывно носились ужасныя картины. Онъ видлъ Дургама въ борьб съ волнами, утопающаго; вотъ онъ поднялся на поверхность для того, чтобъ снова поглотили его бушующія волны, и навки. Онъ видлъ Корнелію у постели больного Эдгара; ея мрачные, сухіе глаза не спускались съ сына. Свенъ слышалъ, какъ дрожащими губами она тихо проклинала день, въ который въ первый разъ увидла незнакомца; онъ видлъ, какъ она содрогнулась, когда кто-то тихо постучалъ въ дверь, и крпко прижала руку къ сердцу, и слышалъ дикій вопль, вырвавшійся изъ ея груди, когда больной малютка спросилъ:

— Не отецъ ли это домой вернулся?

Когда посл ночи, наполненной страшными призраками, наступило наконецъ утро, и Свенъ собрался съ силами, чтобъ прогнать лихорадочные призраки, тогда онъ гораздо отчетливе понялъ свое положеніе — отчетливе, но не утшительне. Рзкая логика Бенно безпощадно разорвала завсу, которую страсть накинула на его глаза. Онъ задавалъ себ вопросъ, не правъ ли, былъ Бенно, утверждая, что Корнелія никогда его не любила истинно, и притомъ тутъ было обстоятельство, снова тревожившее его сомнніемъ и даже заставлявшее бояться, чтобъ сомнніе не обратилось въ достоврность. Противъ желанія Бенно и съ опасностью ухудшить свое положеніе, онъ, какъ только пришелъ въ себя, сейчасъ приподнялся и написалъ нсколько строкъ къ Корнеліи, умоляя ее написать къ нему хотя бы одно слово. Отвта не было, а между тмъ она должна же знать, что онъ боленъ, что нтъ возможности ему прійти къ ней, что онъ уничтожается отъ горя и тоски, и того, что не можетъ ее видть. И какъ можетъ выносить ея сердце — если только у нея есть сердце — мысль, что онъ боленъ, что онъ терпитъ адскія муки, и не усладить его каплею бальзама? Свенъ отчаявался въ ней, въ себ, въ цломъ мір. Но прежде всего въ Бенно. Бенно точно переродился. Онъ, который до того времени, такъ легко умлъ схватить хорошую и веселую сторону во всхъ случаяхъ жизни, у котораго всегда была на-готов остроумная выходка при самыхъ чувствительныхъ ударахъ судьбы — а его ли жизнь была бдна такими ударами! — въ вастоящемъ происшествіи какъ-будто въ дйствительности видлъ между небомъ и землею такъ многое, чего мудрецамъ не воображалось и во сн. Онъ не хотлъ или не могъ ничего сказать о Корнеліи, кром этого: «Она образцовая сидлка; о, еслибъ она и наполовину была такою же образцовою женой! Насколько я знаю, она и лишняго дня здсь не останется, какъ только состояніе здоровья Эдгара позволитъ ей пуститься въ путь. Я очень сомнваюсь, чтобъ предписанное мною продолжительное пребываніе въ Италіи, которое теперь уже ршено, могло принести Эдгару существенную пользу.»