Въ двнадцатомъ часу

— Напротивъ, очень много. Вотъ такъ мистеръ Уэсли съ утра до ночи мн въ уши жужжалъ, какъ бы ему хотлось знать, любитъ ли его мистрисъ Дургамъ, и что онъ головы бы своей не пожаллъ, только бы узнать о томъ хотя одно словечко, и все говорилъ тому подобный богохульныя рчи. Ну а тогда въ памяти моей была еще жива исторія съ мистеромъ Сорри, который застрлился у меня въ пятомъ нумер. Смерть я боялась, чтобъ мистеръ Уэсли такихъ же бдъ не надлалъ мн! Вдь вы, господинъ баронъ, не можете себ представить, что за народъ эти англичане; особенно если они еще на флейт играютъ — что это за ужасные люди! Мои желзные горшки на кухн ничто противъ нихъ! Слдовательно, надо было помочь бд. А тутъ какъ-разъ случилось мн видть въ послднее время, что мистрисъ Дургамъ то и знай, что пишетъ да пишетъ. Я и спросила разъ у нея, что это она все пишетъ, а она мн на то: «Дневникъ» Какъ услыхала я это, такъ сейчасъ и пришло мн въ голову, что вотъ случай угодить мистеру Уэсли, еслибъ только можно доставить ему хоть на нсколько минутъ этотъ дневникъ. А изъ романовъ-то я давно начиталась, что въ дневникахъ всегда то написано, что желательно узнать. Вотъ какъ похали Дургамы покататься, а я сюда — вотъ въ эту самую комнатку, господинъ баронъ — и что же? На этомъ самомъ стол лежитъ дневникъ, который видно мистрисъ Дургамъ забыла спрятать; вотъ вамъ сущая правда, хоть сейчасъ присягнуть. Я съ книгою опять внизъ, да и жду мистера Уэсли, а сама думаю, что онъ наврное раньше домой вернется. А тутъ и вечеръ скоро насталъ — его все нтъ. Я ужъ хотла книгу назадъ отнести, какъ вдругъ они вс втроемъ вернулись: мистеръ и мистрисъ Дургамъ и мистеръ Уэсли. Время уже было позднее. Какъ изволитъ припомнить господинъ баронъ, это случилось въ тотъ вечеръ, когда мистеръ Уэсли внесъ на рукахъ мистрисъ Дургамъ по лстниц. На другой же день Дургамы ухали, а чрезъ нсколько дней посл ихъ отъзда ухалъ и Уэсли, и все это привело меня въ такое отчаянное положеніе, что я совсмъ голову потеряла и о книг совсмъ у меня изъ головы вонъ. Вотъ только теперь о ней я вспомнила, какъ увидла, что вы, господинъ баронъ, точно въ такомъ же злополучномъ положеніи находитесь, какъ и бдный Уэсли. А чтобъ вы, господинъ баронъ, поврили, что я вполн честная женщина, такъ вотъ вамъ и шкатулка, въ которой книга лежала.

При послднихъ словахъ госпожа Шмицъ вытащила изъ длиннйшаго кармана своего платья шкатулку и поставила на столъ.

— А вотъ и золотыя бездлушки, которыя вмст съ дневникомъ лежали и за которыя я и десяти талеровъ не могла бы дать, еслибъ принесли мн ихъ подъ залогъ.

При этомъ госпожа Шмицъ выхватила изъ другого кармана нсколько золотыхъ вещицъ и положила ихъ на шкатулку, приговаривая:

— Теперь совсть у меня чиста, какъ у новорожденного младенца.

Было ли такъ трогательно утшительное сознаніе въ своей высокой нравственности, или для напряженныхъ нервовъ требовался облегчительный исходъ, только Шмицъ горько зарыдала и одною рукой закрыла глаза, другую же подняла къ небу, какъ трагическая героиня, принимающая ядъ въ пятомъ дйствіи, и поспшила скрыться за дверь.

Глава шестнадцатая.

«И все это произошло изъ-за ничего!

Я воображалъ всмъ быть для нея, какъ и она была для меня всмъ. Но я не былъ для нея всмъ — слдовательно, все это было только маскарадное представленіе, въ которомъ по ошибк отравляютъ друга и тмъ глупымъ шуткамъ придаютъ ужасный конецъ. Такъ зачмъ же умеръ Фрэнкъ Дургамъ? Но ему не слдовало умирать; это я былъ лишнимъ человкомъ, который могъ убраться на тотъ свтъ неоплаканный и осмянный. Боже мой! Боже мой! отчего это вышло? Разв я желалъ чего-нибудь другого, кром того, чтобъ видть ее счастливою? Не согрвался ли бы я въ тишин на солнц ея счастья? Не любилъ ли я ее, какъ цвтокъ любитъ свтъ, какъ любилъ я все, что прекрасно, съ-тхъ-поръ, какъ научился думать? О какимъ я былъ пустымъ, тщеславнымъ безумцемъ, когда воображалъ себя необходимымъ цлителемъ всхъ ранъ на свт!.. Но она разв мене виновата? Не она ли умышленно питала мое безуміе? Не съ ея ли губъ я слышалъ, что она меня любитъ? Кого же она обманывала? Себя или меня, или насъ обоихъ? Принесла ли она меня въ жертву своей гордости, просто только для того, чтобъ дать удовлетвореніе своей гордости, что вотъ хоть разъ въ жизни она даритъ свою любовь по свободному выбору? Бдная, бдная женщина! сколько ты должна была выстрадать до-тхъ-поръ, пока твое благородное сердце, помутилось и твой свтлый умъ помрачился! Тебя угнетала благодарность къ твоему мужу — какъ же теперь тебя должна мучить твоя неблагодарность? Благодарность бичевала тебя плетьми, неблагодарность скорпіонами язвитъ!