В двух битвах

На мой вопрос, почему он не пошел в медсанбат, Хмара ответил:

— Я здоров, как всегда, товарищ комиссар... Правда, поцарапало малость. Ну, — он махнул левой рукой, — не без этого. К тому же, — хитро улыбнулся он, — я много раз замечал: на позиции раны заживают быстрее.

Обычно скупой на слово, Хмара в этот день разговорился.

— Ну а где же ваши пулеметчики?

Главстаршина помолчал, переступил с ноги на ногу, глубоко, вздохнул:

— Немного осталось, товарищ комиссар.

Лицо его еще больше потускнело и нервно передернулось. До майских боев его взвод насчитывал шесть человек, из них четыре ранены. А из последнего дела... и ранеными никто не вышел.

Хмара поправил повязку на руке, глубоко вздохнул:

— Верно, помкомвзвода Федосеев, пожалуй, выжил бы... Да вы должны помнить его, здоровяк такой, с Урала. Саженным ростом выделялся среди нас.

— Почему же он не выжил?

— Офицер фашистский, будь он трижды проклят, застрелил его... Да, — встрепенулся вдруг Хмара, — я же их документы еще не сдал... Разрешите сходить? Я сейчас разом принесу.

— Сходите.

Главстаршина скрылся в землянке и вскоре возвратился с небольшими сверточками, накрест перевязанными обрывками бинта.

— Вот, —протянул он мне, — один Федосеева, а другие того самого, что прикончил его...

— А эти откуда? — указал я на документы гитлеровского офицера.

— Я сейчас по порядку расскажу...

Мы отошли в сторону и сели на сваленное дерево.

— Так вот, — заговорил Хмара, — когда Федосеев был тяжело ранен, а это случилось в самый разгар боя, я его быстро перевязал и затащил в полуразрушенную землянку. Подумал: как бой приутихнет, приду и вынесу товарища. А пока я возвратился в траншею... Дело, однако, не так повернулось, как хотелось, — тихо продолжал Хмара. — В темноте фашисты прорвали нашу оборону, и я поспешил к Федосееву. Он лежал без памяти. Что делать?

Главстаршина затянулся, погасил о дерево цигарку, бросил ее на землю и растер ногой. Тонкие губы плотно сжались, глаза уставились в одну точку. Выражение лица говорило о том, что этому немало повидавшему человеку тяжело было вспоминать о случившемся.

— Я лег рядом с Федосеевым и затаил дыхание. Несколько фрицев заглядывали к нам и тут же уходили: считали нас покойниками. Вдруг забежал офицер, как видно теперь по документам — лейтенант и член их фашистской партии. И надо было застонать Федосееву! Офицер осветил фонарем нашу конуру. Я у него, видать, не вызвал сомнений, а на Федосееве он задержался, наставил пистолет и два раза выстрелил Федосееву в голову... Сами понимаете, думать времени не было... Я схватил автомат и длинную очередь разрядил фашисту в спину. Верите, пальца не мог оторвать от спускового крючка...

На протяжении всего рассказа я пытался вспомнить, какой из себя был Федосеев. И лишь в конце вспомнил и хорошо представил себе доброе, крупное лицо этого немного нескладного парня. Словно наяву увидел его грустные глаза.

— Вот и все, — закончил Хмара. — Верно, после того как прогремела автоматная очередь, пережил несколько томительных минут, ожидал, что фашисты услышали ее. Но мне повезло. Как раз в это время на наших запасных позициях разгорелся бой. Фашисты спешили туда. А я забрал у офицера документы и ползком, миновав немецкое охранение, выбрался к своим.

...В строю остались капитан второго ранга Теплянинов, старший батальонный комиссар Ломакинов, политрук Лазунков, лейтенант Халин, политрук Куликов...

На другой день навестил я в медсанбате Михаила Михайловича Кулькова, начальника штаба. Застал его на лавочке у небольшой деревенской избы. Греясь на солнце и не спеша раскуривая папиросу, он оживленно беседовал с военврачом. Дней двенадцать мы с ним не виделись. Он заметил меня издали. Оживился поднялся и пошел навстречу. Выглядел он нездоровым. И без того бледное лицо его стало землисто-пепельным, опухло. Только острые, подвижные глаза, где-то в глубине таящие постоянную ироническую усмешку, остались неизменными.

— Как хорошо, что ты собрался ко мне! Сколько не виделись? А если учесть, что день в этом заведении тянется, как неделя на позиции, то сам представляешь, что это значит! К тому же ничего путного не знаю, что там у вас делается.

Он привел меня к лавочке, сел рядом.

— Наконец я из первоисточника смогу услышать о минувших событиях, — нетерпеливо заговорил он.

Рассказал я начальнику штаба о майских боях бригады все по порядку. Он внимательно слушал, уточнял, интересовался отдельными деталями. Когда я сообщил ему, что последний бой вели выпускники курсов младших лейтенантов, лицо Михаила Михайловича помрачнело.

— Такого финала можно было ожидать, Андрей Сергеевич. Прямо скажу, нужно было срочно пополнить бригаду людьми. Дела наши сложились бы по-другому. С десятками раненых здесь встретился. Все в один голос говорят: подкрепи Курносова людьми, и оборона наша снова превратилась бы в скалу.

Поговорили о наших людях. Михаил Михайлович сообщил, что Гуса и Тоню Ильиченкову оперировали. Ранения тяжелые. Хирург сказал, что будут жить и, вполне возможно, вернутся в строй. Их накануне эвакуировали в тыл.